Но случай был и был упущен из-за запрета «старика» Ивана, который, видимо, рассудил, что при складывающихся обстоятельствах разлука брата с государыней может стать роковой для всего семейства Орловых. Григорий не посмел ослушаться Ивана. Он уже совсем было собрался в дорогу к берегам Дуная, но как пишет: «противным для меня случаем онаго лишился».
В письме Румянцеву от 10 октября 1770 г. он сокрушается по поводу сорванной поездки в армию и поясняет: «Не славы жаждущая была сего причина, но жадность научиться, ежели б я нашел в себе опытами способность (к) тем подвигам, каковыми мой милостивый граф и великий полководец показал себя на позорище [на обозрение] света. Надежда на вашу милость и дружбу была побуждением сего моего желания… видеть изволите, что я лишен, волею брата моего, того, что никто мне возвратить не может. Вот сколь трудно, быв и в таковом месте, как я, употреблять, кажется, неоспоримые опыты для познания самого себя, которые другом, с лучшими самыми намерениями, у меня отьяты безвозвратно…» [46, 52].
Получив от Румянцева ответ, в котором тот пишет, что лишился удовольствия видеть Г. Орлова при себе, Григорий отвечает: «Правда, что лишились видеть слугу вашего верного и почитателя… вы лишились только того, чтоб сделать мне добро, а я лишился добра… Собирать лавры и отирать пота токи [потоки] от подвигов текущие, — не моя судьба… Вместо поля, — по паркету, а вместо боя, хотя и в струнке и в шеренге, но однакоже, в танцах, аль в шармицеле, в жедепоме [в стычках, в игре в мяч]. Вот вашего слуги упражнение, точащее пот из него» [46, 54]. Горечь этих строк подтверждает искреннее желание вырваться из придворной безделицы в настоящее дело. Надо думать, письмами Румянцеву порыв Григория не ограничивался, но Екатерина на людях держала себя как ни в чем не бывало, сказывалась ее твердая выдержка. О конфликте, конечно, стало известно братьям, сражавшимся в Средиземноморье. Надо было собирать братский совет для обсуждения создавшегося положения, и как раз в это время (в ноябре 1770 г.) Алексей с Федором засобирались в Петербург, но позволение прибыть в столицу получил только Алексей.
Иван Орлов пока еще чувствует себя в придворной жизни своим человеком. П. Румянцеву он пишет (4 декабря 1770 г.), что предлагаемый государыне «гостинец» понравится и возвращает вместе с письмом образчик материи, которая показалась «нам лучшей», но что не худо было бы прислать и той и другой материи, и далее: «Я теперь завидую моему милостивому графу, что он живет так, как султан, между красавицами, как турчанками, так и гречанками, которые только и желают, чтоб ему понравиться и угодить… остается… поздравить… и припомнить о том, что вы мне обещали прислать прекрасных девочек турчанок, которых я ожидаю…» [46, 58]. А 20 января 1771 г. огорченно сообщает: «Сожалею, что назначенные турчанки померли. Я надеюсь, что ваше сиятелство на упалые места сыщете, потому что уповаю, что их у вас очень доволно, с избытком».
Турчанки, вероятно, умерли от надвигавшейся на Центральную Россию как раз из районов боевых действий Румянцева чумы, или, как ее тогда называли, «моровой язвы». История все же умолчала о том, получил ли Иван прекрасных девочек, но что ко двору присланы были турки, доподлинно известно из его июльского письма: «Арап и двое турков, от князя Платона Степановича, сюда присланы. Я имел честь представить их всемилостивейшей государыне, и щитаю, что ее величество изволила уже в своих к вашему сиятелству письмах об них упоминать. Лошади также приведены и розданы по вашему назначению. Моя захворала и оставлена в Москве, но скоро ко мне приведена будет». Араб и турки предназначались, очевидно, для живых «букетов», сопровождавших кареты знатных персон. Во время парадных выездов они в живописных нарядах стояли на запятках экипажей.
На изломе судьбы
На десятой версте от Москвы по Калужской дороге, в имении Конькове, росла девочка Катя, дочь дворян Николая Ивановича Зиновьева и Евдокии Наумовны. Родная сестра Николая Ивановича, Лукерья (Гликерия) Ивановна Зиновьева-Орлова, была матерью братьев Орловых.
Девочка Катя (Е. Н. Зиновьева) приходилась братьям Орловым двоюродной сестрой. Не удивительно, что Орловы с юных лет встречались со своими родственниками, и Катя, хотя и росла не на их глазах, но находилась в поле их зрения. Родители Кати владели селом Коньковым-Сергиевским (Конковым), в 1767 г. прикупили и соседнее Коньково-Троицкое с церковью Святой Троицы. Возможно, братья заглядывали в дом Зиновьевых на пути по той же Калужской дороге, у которой в районе Нескучного сада располагались их дома. Начало необычного романа Григория Орлова и Кати Зиновьевой при всей их разности в возрасте в 24 года относится, видимо, к 1771 году, когда сестрица Орловых была пожалована во фрейлины ее величества. Любовь эта повлекла за собой в дальнейшем большие изменения при дворе Екатерины II и падение всего клана братьев Орловых. Сорокадвухлетняя «Катенька» (как звал императрицу Григорий) уступала место Катеньке 13-летней.