— Мотивы? Прошу внимания. Мы простоим в Гетеборге всего один-два дня. Бункеровку можно произвести и на внешнем рейде. А вести док по реке Гете, потом в тесноте рейда, затем выводить его обратно — это, пожалуй, будет посложнее, чем стоять под вестовыми ветрами. Я считаю, что они поступили правильно, предложив мне не входить на внутренний рейд.
Он сказал это, как будто возражая себе самому. Штурманы молча посмотрели друг на друга.
Совещание агитаторов в каюте Андросова подходило к концу.
Сильнее скрипели переборки, глухо ударялись снаружи в борт волны. Раскрытые книги, журналы и лежавшая перед Андросовым стопка страничек двигались, как живые; то и дело приходилось удерживать их на столе.
На диванчике сидели, плотно друг к другу, машинист Гладышев, кочегар Илюшин, лейтенант Игнатьев, повар Уточкин, Фролов — с записными книжками в руках. На койку присели Таня Ракитина, боцман Птицын, трюмный Иванов.
— Итак, товарищи, вот вам материал о современной Швеции, — закончил капитан третьего ранга. — О стране железной руды, высококачественных сталей и постоянного нейтралитета, принесшего Швеции немалую пользу. Это, пожалуй, единственная в Европе страна, которая не пострадала от второй мировой войны, наоборот — увеличила свои богатства в военные годы…
Разговаривая, все выходили из каюты.
Где-то за горизонтом возникает волна, нарастая зыбкими водяными хребтами, бежит мимо борта корабля, мимо берегов Скандинавии из Атлантики в Ледовитый океан.
Она омывает плавучие льды, вливается в теплое течение Гольфстрим. Живая, упругая, она огибает борта кораблей, уносится все дальше и дальше, вслед за грядами таких же неустанных, вечно живых волн.
Ученые говорят, что это обман зрения. Что волны не бегут по поверхности моря все дальше и вперед, а горбы раскачавшейся от ветра воды вздымаются почти над одним и тем же местом. Как колосья ржаного поля, колеблемые ветром, словно мчатся вдаль, а на самом деле не отрываются от стеблей, так и разведенная ветром волна создает лишь видимость быстрого бега вдаль к горизонту. И чем больше давит на нее ветер, тем выше волна, тем ярче иллюзия быстрого движения.
А могучие течения, перемещающие воду из одного океана в другой, сносящие корабли с курса, движутся часто не по направлению бегущих снаружи волн… Как смычок, скользя по струнам, заставляет их колебаться, не срывая с деки, так ветер, касаясь волн, создает вечную музыку моря…
Так размышлял Андросов, держась за кронштейн, раскачиваемый на мостике все возрастающим размахом волн. Ему начинало казаться, что музыка моря, о которой так красиво написано в книгах, на практике становится оглушающе громкой, почти невыносимой.
Ветер усиливался, дуя со всех сторон. Все сильнее гудел он в снастях, все шире чертили верхушки мачт низко нависшие облака. На высоких буграх, закипающих белыми гребнями, возникали клочья какого-то особенно плотного бурого тумана.
И море становилось зловеще бесцветным, рваные облака мчались по небу, как низкий тяжелый дым. Холодная водяная пыль летела на мостик. Андросов вытер ставшее влажным лицо и почти тотчас снова почувствовал на губах горько-соленые брызги.
Шведский лоцман — высокий и тощий, молча стоял рядом с капитаном, кутаясь в клеенчатый плащ.
— Док идет с дрейфом до двадцати градусов!.. — крикнул Сливину капитан Потапов.
Рокот моря, свист ветра в вантах заглушили его голос.
Лицо Потапова тоже было мокрым от водяной пыли.
Сливин пригнулся к нему вплотную.
— Плохо управляюсь… Выхожу на ветер… «Пингвин»… не в состоянии… удерживать… меня на курсе! — проревел капитан Потапов. Теперь его голос покрыл и рокот моря и гудение ветра.
Андросов смотрел назад. Высокие белые фонтаны почти скрывали из виду стапель-палубу дока. Буксиры напряглись. Ледокол шатнуло особенно могучей волной, и Андросов почувствовал странное головокружение, томительно тянущее щекотание под ложечкой — первые признаки начинающейся морской болезни. Сколько раз выходил он в море, сколько штормов перенес, а вот не избавился от этих мучительных ощущений…
«Только не думать об этом, не поддаваться, — возникла настойчивая мысль. — Почему стою здесь без дела?» Но как будто свинцом наливались ноги, трудно было оторвать от поручней пальцы.
— Самочувствие как? — услышал он звонкий голос Фролова, встретил взгляд его задорных, блещущих отвагой глаз. Фролов стоял у фок-мачты, чуть придерживаясь за поручни, упруго покачиваясь на слегка расставленных крепких ногах. Он совсем не страдал от качки.