Он бережно взял трубку у Фролова.
— Один только спасательный круг, что ты в кубрике видел, да эта трубка остались мне от «Тумана». Круг к этому берегу океанским прибоем принесло. И все, что у меня в кубрике видишь, это мне наше море подарило. И койку, и всякую снасть, и даже одежу с потопленных немецких кораблей на берег выносило, как будто для того, чтобы мог я свой кубрик построить — в тылу врага, как в собственном доме, жить.
И когда смотрю на красную чашечку, на эбонит, на эту трубку с нашего «Тумана», снова видятся мне и корабль, и Петя Никонов, и родная земля, кровью залитая, города и села в горьком дыму. И каким бы усталым ни был, сызнова ведет в бой матросская ярость…
Глава восьмая
СИГНАЛ БЕДСТВИЯ
Туман пришел исподволь и бесшумно, но скоро стал полным хозяином побережья. Он поднялся с моря на рассвете, заволок берег густой пеленой, его синеватые щупальца тянулись все выше.
Казалось, огромное сумеречное существо, лишенное формы, вышло из океана, цепляясь за скалы, проникает повсюду…
«Прав был боцман», — подумал, проснувшись, Фролов. Он вышел было с биноклем на вахту, но только досадливо махнул рукой.
Несколько окрестных вершин еще плавали в тускнеющем небе. Затем туман затянул и их.
Только Чайкин Клюв парил над молочными, желтоватыми слоями. Но цепкие полосы, как стелющийся по камням дымок, потянулись и сюда.
Туман густел. От края скалы трудно было рассмотреть вход в кубрик.
Утром плотный рокочущий звук возник издалека. Он надвинулся на высоту. Усиливался. Прогремел где-то сбоку. Стал быстро стихать.
— Самолет! — сказал Кульбин. Даже на его спокойном лице отразилось глубокое удивление.
— Какой это сумасшедший в такую погоду летает? — Медведев всматривался туда, куда удалялся гул, катящийся по скалам. Но туман висел непроницаемый и равнодушный — нельзя было разобрать ничего.
— Он при такой видимости в любую сопку врезаться может… Летит на малой высоте… — Кульбин тоже всматривался в пространство.
— Ну, врежется — туда ему и дорога… Здесь наши летать не должны. Какой-нибудь пьяный фриц с тоски высший пилотаж крутит…
А в это время в десятке миль к весту шел по оленьим тропам Агеев, пробираясь в засекреченный вражий район.
Он ушел с поста еще в темноте, перед рассветом. После рассказа Фролову старшина прилег было отдохнуть на дощатой палубе кубрика, сразу заснул, как умеют засыпать фронтовики, используя любую возможность.
Но он спал недолго. Проснулся внезапно, будто кто-то толкнул или окликнул его. Лежал на спине, в темноте, и сердце билось тяжело и неровно. Ему приснился «Туман», рвущиеся кругом снаряды, ветвистые всплески воды… Текла кровь товарищей, косая палуба уходила из-под ног… Он сам не ожидал, что так разволнуется от собственного рассказа.
Предупредив Медведева, что уходит, он спустился к водопаду. И теперь карабкался по крутым переходам, в слоях душной мглы, оставив в стороне широкую горную дорогу.
Он решил пробраться в секретный район другим, высокогорным, обходным путем. Горы становились все обрывистей и неприступней. Здесь уже не было кустарника, даже черничные заросли попадались реже, даже мох не покрывал обточенные неустанными ветрами утесы. Только шипы каких-то безлиственных колючек торчали из горных расселин.
Под покровом тумана он крался мимо немецких постов. Однажды два егеря прошли совсем близко; тяжелый солдатский ботинок скользнул по склону; мелкие камешки покатились, чуть не попав Агееву в лицо; желтизну полутьмы прочертил огонек папиросы…
Дальше он прополз у самого сторожевого пункта. У колючей проволоки топтался часовой, кутаясь в короткую шинель, напевая жалобную тирольскую песню. Рука Агеева потянулась к кинжалу. Прикончить бы и этого, как в прежних походах приканчивал не одного врага… Но он замер, позволил часовому пройти. Здесь, в глубине вражьей обороны, можно переполошить все охранные части.
Нет, не так легко было сделать последнюю отметину на трубке!
И вот он полз над самым обрывом гранитного перевала, распластавшись, как кошка на карнизе многоэтажного дома.
Он знал: обогнешь вон ту трехгранную скалу, и откроется спуск в низину, куда ведет автодорога.
Он полз над самой пропастью, где туман лип к камням, точно составлял их плотное продолжение… Вдруг рука скользнула по влажной скале, потеряла опору. Боцман застыл на месте.