Порыв ветра качнул ветки ели и Алатрион вздрогнул от холодного прикосновения дождевых капель, не удержавшихся на иголках. В висках пульсировала боль, словно кто-то стучался изнутри. Алатрион приложил кончики пальцев ко лбу, закрыл глаза, всем телом, каждой его частичкой ощущая зовущее биение чужого сердца. Переливы бледно-желтых волн в слепой темноте на краткие мгновения складывались в размытый образ, напоминающий человеческое лицо.
"Забеспокоились. Поговорить хотите? Так ведь все впустую выйдет, как всегда. Мы друг друга давно уже не слышим".
Алатрион поморщился: пульсация в висках становилась все навязчивей.
Хорошо. Разговору — быть.
Чернильная тьма начала бледнеть, словно пропуская сквозь себя рассеянный в пространстве свет. Он не имеет источника, он повсюду, неяркий, еле-еле разгоняющий сумерки.
Алатрион вытянул вперед руку. Кончики пальцев теряли четкие очертания, тонули в вязкой серой полумгле. Туман. Бледная дымка, неподвижно висящая над гладкой поверхностью воды. Порыв ветра и она исчезнет, растворится, в стылом воздухе осеннего утра... Ветра нет. Ни света, ни тьмы. Серое безмолвие, плотной пеленой предрассветного полумрака застилающее глаза. Какой маленький мир... Маленький бесконечный мир вечной осени, ничто посреди нигде.
Туман. Сморщившийся, почерневший лист, соринка в глазу великана, медленно скользит в мутном зеркале озера, увлекаемый водоворотом подводных ключей. Парит в вечности полусна, серого мира остановившегося времени, границы между ночью и днем.
Легкое невесомое прикосновение исцеляющим холодком пробегает по пылающему, словно в горячке, лицу. Ветер? Пусть это будет ветер, слабый и робкий, рождающийся на рассвете, он все равно будет сильнее тумана. Он прогонит его прочь и туман уступит, уйдет, растворится, утренней росой скатываясь по иголкам низких молодых сосенок, оседая на стеблях травы, на листьях папоротника. А потом взойдет солнце и тысячи тысяч капель, каждая из которых — целый мир, драгоценным ожерельем будут сверкать в его лучах...
— Здравствуй, Игрок.
Алатрион поднял голову. В нескольких шагах, от него, стоял человек в буром длинном плаще с рукавами и наброшенным на голову куколем, скрывающим лицо. Костоправ невидящим взором посмотрел сквозь него, но ничего не ответил. Лицо его не выражало никаких эмоций. Хотя нет, правильнее сказать — лицо его выражало усталое равнодушие.
Приветствие пожеланием здоровья показалось каким-то неестественным. Привык к эллинскому: "радуйся". А впрочем, какая разница.
— Здравствуй, Ангел[115].
Пришелец подошел к костру, сел на лежащую рядом зеленую ото мха корягу. Алатрион без интереса смотрел, как пришелец ворошит палкой угли.
— Ты не против, если я погреюсь у твоего костра? Холодно что-то сегодня, — человек в плаще подбросил в костер пару заготовленных костоправом поленьев.
Алатрион молчал. К чему это представление с традиционным напоминанием о холоде? Вежливо интересуются: "Ты как там, не сдох еще?"
Не дождетесь.
Что-то произошло. Мир изменялся. Туман сгущался, плотнел на глазах, превращаясь в вязкую серую массу, стирая детали окружающего пространства, как плоский кончик стила удаляет буквы с восковой таблички. Исчезло озеро, лес, костер. Остались лишь серые стены, заключившие маленький мирок в подобие темницы.
Небольшая комната, погруженная в полумрак. Тусклый свет, происхождение которого по прежнему невозможно определить, позволяет взгляду выхватывать лишь контуры фигур. Поверхность стола, какие-то сиденья.
Ангел сидел за столом, Алатрион на полу.
— Чем моя ёлка не угодила? — поинтересовался костоправ.
— Разве это подходящее место для беседы?
— Надо думать, что келья, похожая на темницу, как раз для пространных бесед подходит больше. Хотя... Для допроса и верно, предпочтительнее. Итак, символизм соблюден, считайте, что допрашиваемый проникся. Чего вы хотите?
— Мы хотим? — деланно удивился Ангел, — вовсе не о нас речь. Мы пытаемся понять, чего хочешь ты.
— В данный момент я хочу спать. А утром собираюсь продолжить свой путь. А когда достигну своей цели, то намерен...