— Не может быть!
— Верно говорю! А Митридата на кол посадили.
— Римляне на кол не сажают.
— Ты мне не веришь? Да мне Архилох сказал, а он врать не будет!
— Эх, граждане, что теперь-то?
— Радоваться надо, Митридат мертв, победа!
— Ты его мертвым видел?
— Нет, конечно, где я и где он...
— То-то.
— Не Эвпатора убили, а сына его.
— Жив он, в Пергам бежал.
— А римляне что?
— Что-что... по пятам идут. Пергам уже осадили, небось.
— Да не, взяли уже! Под чистую разграбили, царя на кол...
— Ты-то почем знаешь?
— Да мне Архилох...
— ...а кто идет-то? Сулла?
— Сулла в Фессалии.
— Да ну? А кто тогда?..
А дальше уже совсем интересно, Эвдор резко замедлил шаг, жадно ловя каждое слово, а разобрав разговор, вообще остановился:
— ...в военной гавани они, сам сегодня видел.
— Так тебя туда и пустили!
— Ну, не я, шурин мой, он в страже там служит у пирсов.
— Египетские это корабли, самая большая пентера — "Птолемаида".
— А ты откуда знаешь?
— Это Луция Лукулла корабли.
— Не было же у римлян флота здесь.
— Не было, а теперь есть.
— А я тебе говорю, египетские.
— Верно, египетские. Лукуллу их Птолемей Латир дал. А еще, говорят, многие с Крита и Кирены пришли.
— А я слышал, Лукуллу в Египте отказали...
— Ты там у трона стоял и все слышал?
— "Птолемаида" это, точно. Видел я ее много раз, я в Александрии каждый год бываю...
— ...Сулла со всеми сговорился, против Митридата...
— Не Сулла, а Лукулл.
— ...это верно, всем понтийцы поперек горла...
— ...что, прямо так и дал, даром?..
— Не даром, мало что ли римляне награбили в Дельфах и других местах. По всей Элладе храмы осквернены...
— Эх, пропала Эллада, нету больше свободы нигде.
— То-то она там была... У кого мошна, у того и свобода, а простому люду...
— ...Сулла строит флот в Фессалии.
— И наши, говорят, Лукуллу флот передадут. Дамагор скоро прибудет с тридцатью триерами, под его начало.
— Дамагора навархом нужно, разве эти римляне умеют воевать на море?
— Ну, они же били Карфаген...
— Так это когда было?
— Лукулл, говорят, уже заказал на верфях почтенного Креонта десять пентер.
— Квинквирем. Римляне их квинквиремами зовут.
— Строить-то наши будут, значит — пентер.
— Да один хрен.
— А что, братья, скоро заработаем? Это ж сколько гребцов-то будут нанимать!
— Заработаешь, ты, как же... Я два года назад о весло руки в кровь стер и спину всю порвал, а что заработал? Как был в рубище, так и остался...
— ...а сколько их всего пришло?
— Говорят, два десятка.
— Больше! Два десятка у пирсов стоят. А в гавани еще столько же.
— Критяне, говорят, Лукуллу много кораблей дали.
— Это критяне-то? Пиратское гнездо! Всем известно, что Митридат пиратов под себя гребет.
— И верно, в Ликийском проливе, рукой подать, страсть, как много пиратов развелось. Понтийцев пропускают, прочих грабят, топят. Сговорились, ублюдки...
— Критянам Сулла, не иначе, хорошо заплатил, так бы не стали, против своих же...
— Да кто там у них свои? Там рожи, не поймешь, какого роду-племени, как в котле намешано...
— Наши, говорят, морской дозор выставили. Четыре триеры день и ночь в сорока стадиях от города ходят. Меняются.
— Поди, догони пирата... Гемиолия пошустрее триеры ходит.
— Кто это тебе сказал, село-лопата? Ты на флоте служил хотя бы день?
— Да что я, все говорят...
— Не уйдет гемиолия от триеры, на ней гребцов на половину меньше, а размеры схожие.
— И то верно...
Окончания разговора Эвдор не дождался, тот мог длиться бесконечно и сам собой тихо перейти на обсуждение чего-нибудь другого, например, цен на вино или бесстыдное поведение дочери купца Диотима. Эвдор уже услышал то, что его интересовало и теперь, спешно проталкивался в направлении, обратному тому, куда изначально направлялся.
Его путь лежал к Военному порту, расположенному в северной части города и отделенному от Торгового порта длинной косой. На берегу узкого пролива, напротив оконечности косы, на земле стояли две гигантских, в несколько человеческих ростов, глиняных ступни.
Это были стопы бога.
Два столетия назад по всему Восточному Средиземноморью гремели войны диадохов, полководцев Александра Македонского, сорок лет деливших между собой наследие умершего царя. И вот, за двести девятнадцать лет до сего дня, великий полководец Деметрий, сын будущего царя, диадоха Антигона Одноглазого, с сорокатысячным войском осадил Родос. Осада длилась целый год и закончилась неудачей. Деметрий вынужден был отступить, однако все же приобрел в ходе этого предприятия большую славу: молва наделила его прозвищем Полиоркет, "Осаждающий города", за строительство множества невиданных ранее огромных осадных машин.