Возле ворот царь спешился.
— Шлем, — Митридат снял тиару и протянул приближенным.
Ему подали войлочный подшлемник и богато украшенный шлем с маской и нащечниками.
Царь поднялся на башню и подошел к зубцам, частью поломанным, не обращая внимания на то, что временами совсем близко с гудением пролетали каменные ядра и сотрясали стену, расшатывая кладку. Бдительный Тиссаферн держался рядом, готовый при малейшей опасности оттолкнуть царя или закрыть своим телом. Среди воинов на башне пошел ропот: "Царь! Сам царь здесь!"
Митридат взглянул вниз, где монотонно бухал таран, который римляне все же построили, несмотря на первоначальный порыв Фимбрии оставить ворота Пергама в покое. На винее этого тарана, укрытой на этот раз слоем дерна, дополнительно к мешкам с песком, виднелись следы попыток сжечь ее, разрушить камнями или бревнами. На вид таран прочнее первого, остатки которого, загородившие подъездное пространство, были успешно убраны под прикрытием баллист, но и он держался из последних сил, треща под ударами, которые обрушивали на него сверху защитники. Ворота, свое наиболее слабое место, понтийцы защищали с особенным рвением. Как и предполагали механики Фимбрии, понтийцы уже заложили их изнутри камнями и подперли несколькими здоровенными бревнами. Привратная башня выдавалась из крепостной стены далеко вперед. К западу, стена стояла на очень крутом склоне и римляне почти не посягали на нее. Зато восточная стена, имевшая сложную, изломанную линию, с несколькими выступами, была более доступна. С башни она просматривалась на большом расстоянии, и было хорошо видно, что кипучая деятельность римлян приносила здесь плоды.
По меньшей мере, в трех местах из внешней облицовки вытащено несколько крупных камней. Булыжники, сложенные без скрепляющего раствора, подавались наружу уже в процессе проворачивания меж ними стальных буров. А после вытягивания буров упряжками волов, образовывались крупные каверны, кладка перекашивалась и начинала осыпаться. Пространство между двумя кладками, заполненное щебнем, усилено дубовыми балками. Одну из таких балок смогли вытащить римляне, и в этом месте стена грозила вскорости совсем обвалиться.
— Спешат, — проговорил царь, ни к кому конкретно не обращаясь.
Фрасибул, кашлянув, осторожно сказал:
— Большую часть запасов хлеба в округе мы сумели свезти в город. Римляне, должно быть, уже разведали это и понимают, что скоро им будет не прокормиться.
— Да, прокормить такое войско тяжело...
Царь повернулся к человеку в неприметной одежде, персидского кроя, стоявшему среди приближенных, поголовно облаченных в доспехи, один другого ладнее и богаче.
— Тяжело прокормить, если только подлые вифинцы не распахнули свои ворота римлянину. Поди шлют теперь ему один обоз за другим. А? Что скажешь, Киаксар? — Митридат протянул руку, указывая на человеческие фигурки, копошащиеся у осадных машин и приспособлений, — шлемы-то не римские!
— Я вижу, государь, это вифинцы, — сказал Киаксар, — Потеря Кизика печальна, но Лампсак и Дардан остались за тобой, а значит, флот Неоптолема всегда найдет приют у Пропонтиды.
Для многих присутствующих сказанное оказалось новостью. Они не могли даже предположить, каким образом Киаксару в осажденном городе стало известно об этих событиях, и смотрели на всезнающего царского советника со священным трепетом. Киаксар между тем продолжал:
— Фимбрия знает, что сил у него всего на один мощный рывок. Но он торопится, не спеша, весьма успешно совмещая несовместимое. Все повторяется, как с твоим сыном, государь: быстрая неудача, продуманный ответ. Он горяч, но не глуп, этот Фимбрия.
Митридат уже знал, как зовут полководца, противостоящего ему. Киаксар сообщил ему имя вскоре после того, как побитый сын прибежал под отцовскую защиту. А следом и сам Фимбрия, желая соблюсти формальности, хоть и не надеясь на успех, представился и предложил вступить в переговоры. Митридат ответил отказом.
На этот раз, сидящие на стенах понтийцы более преуспели в подсчете численности вражеского войска. Результаты встревожили. Даже самый грубый подсчет говорил, что римлян и их союзников не менее тридцати тысяч. В Пергаме собралось всего девять тысяч воинов, из которых около пяти — бойцы Диофанта. Они сохранили организацию и порядок, но были весьма деморализованы поражением и грандиозностью потерь. Остальные бойцы — царские телохранители. Отборные воины, они в любом случае будут биться до последней капли крови. Такое незначительное количество войск в Пергаме объяснялось тем, что царь и его стратеги не предполагали столь быстрого появление в Азии крупных сил противника. Лучшие стратеги Митридата с многотысячными армиями находились в Греции.