Продуктовый кооператив исчез.
Все здания на улице были разрушены.
Обрывков алой ткани нигде видно не было.
Там, где, раньше находился город, теперь расстилалась бесконечно уродливая бугристая угольная равнина. Стертую систему общественных дорог заменила последовательность невнятных кучек и канавок, которые лишь изредка напоминали бывшие улицы и проспекты. Ни один дом не выстоял, а в торчащих то там, то здесь обломках и фрагментах фасадов нельзя было высмотреть никаких указаний на прежние очертания этих мест. Все стало безымянным.
Типы из гражданской обороны отговаривали Гордона Кума идти в сторону руин и для острастки описывали, что его там ожидает. Они утверждали, что через несколько сотен метров ботинки Гордона Кума расплавятся и он почувствует, как пекло жжет ему ноги, но будет слишком поздно поворачивать вспять. Он не сможет убежать, он повалится на хрустящую землю и спечется. Усач с карабином объяснял, что бомбы, разрушившие город, обладают колдовской силой. Они относятся к оружию нового поколения, которое, взрываясь, производит разрушения, а затем продолжает действовать до тех пор, пока в радиусе нескольких километров не остается ничего человеческого. Голос усача дрожал от страха и негодования. Он заявлял, что цикл действия бомб еще не завершился и Гордон Кум, приблизившись к местам их падения, подвергнется воздействию ужасных остаточных явлений, радиоактивных лучей, которые вызовут у него безумие или смерть, а может, и то и другое.
На самом деле, с того момента как Гордон Кум проник в зону разрушения, он не испытывал ничего особенного.
Подошвы ботинок держались крепко.
На коже не было волдырей, конечности даже не собирались ссыхаться.
Земля не хрустела.
Если остаточные явления и воздействовали на него, то он этого не ощущал.
В любом случае, то, что могло случиться с ним, Гордоном Кумом, после вчерашнего ада значения уже не имело. Никакое несчастье не могло сравниться с тем, что пережили жители города под вечер в тот четверг.
В самый пик воздушного налета город полыхал с полминуты, и этого оказалось достаточно, чтобы он растворился. Сначала прошла классическая предварительная бомбардировка сильной мощности, а потом за несколько секунд было сброшено что-то почти бесшумное, и город в своей совокупности вдруг молниеносно растаял. Он буквально распался внутри странного огня, огня с пламенем густым и впрямь колдовским, если употребить определение усача. Пламя вело себя странно: не распространялось, не было похоже на обычные боевые всполохи, поглощало все звуки происходящего разрушения. Пожар длился недолго. Описать этот пожар было невозможно. Он обладал каким-то ненормальным свойством. Он не разгорался. Воздушные корабли быстро улетели, оставив после себя не огромное бушующее пламя, а черную пустоту, оставив после себя ночь, как если бы бомбы, особенно последние или последняя, принесли с собой мрак, мрак, научно и военно просчитанный, для того чтобы одновременно камуфлировать и химически стабилизировать жуть. Что-то непостижимое положило конец звукам и свету пожарища. С полуночи дым пребывал без проблесков, а к восходу солнца рассеялся. К тому времени, когда Гордон Кум одолевал бугры и холмики, ничто нигде уже не горело. Жара не обжигала лицо, она не была чрезмерной, царило почти приятное тепло.
Честно говоря, было как-то не по себе. Но опасности не ощущалось. Казалось, что шагаешь внутри давно погасшей печи. Казалось, что так можно шагать часами.
Окружающая температура не вызывала у Гордона Кума никакого ощутимого беспокойства. Она не понижалась, но ему было наплевать. Похоже, что под все покрывающей черной коркой продолжалось медленное горение, и угли, краснеющие во мраке, отказывались затухать, но ему было наплевать.
Он застыл в нерешительности, не зная, в каком месте начать копать. Он боролся с желанием все бросить и чувствовал, что его организм не в лучшей форме. Горло пересохло, он не пил со вчерашнего вечера; он закашлялся, потом кашель унялся. Воздух над руинами был относительно прозрачен. Он наверняка отяжелел от взвешенных частиц и обогатился токсичными газами, но вдыхался нормально, не вызывая удушья. Труднее всего было не обращать внимания на запахи.
Не обращать внимания на запахи.
Не смотреть вдаль.
Склониться к расчищаемому слою, к саже и пыли, к пеплу.
Склониться и думать о Мариаме Кум.
Ветра не было. Все казалось очень неподвижным, как на черно-белой фотографии без персонажей.
Фотография разрушения. Черно-белая неподвижность. Мутное небо. Без персонажей, без звуков.