А. А. Этот сезон ознаменовался для вас публикацией трёх романов, подписанных тремя разными авторами, о которых вы охотно рассказываете общественности. Значит ли это, что наступил какой-то новый этап творчества?
А. В. Сегодня, публикуясь одновременно с моими друзьями — Мануэлой Дрегер, Лутцем Бассманом, Элли Кронауэром (хотя последний с 2002 года ничего не пишет), — я выступаю в качестве их официального представителя. Смысл этих публикаций не в том, чтобы завершить проект, и не в том, чтобы дать рекламу постэкзотизму, этакой оригинальной забаве, а в том, чтобы тремя синхронными публикациями обратить внимание на существование нескольких авторов, чьи голоса полностью отделились от меня — персонажей романов, ставших востребованными писателями. У каждого из них довольно внушительная библиография: десять книг у Мануэлы Дрегер, три — у Лутца Бассмана.
А. А. Текст, который вы подписали именем Володина, называется «Писатели». В нем изображены семь своеобразных портретов. Это архетипы писателей постэкзотизма?
А. В. Они из числа персонажей, которые фигурируют в моем творчестве, начиная с самой первой книги — «Сравнительной биографии Жориана Мюрграва». Им хочется как можно быстрее изменить мир — своим чуть слышным шепотом, мечтами, протестами, не имеющими отношения к литературе, — но в итоге из этих стремлений получается литература. Они говорят гораздо больше, чем пишут, они — рассказчики и приступают к написанию романа, не претендуя на литературность, просто убеждая самих себя в том, что у них есть право голоса. Они не только нетипичны, они маргинальны, они узники, они подавлены. Для общества они никто. Зомби, которые рассказывают истории, находясь между жизнью и смертью. Будучи одинокими и безумными, они с трудом наговаривают роман, и это не похоже на художественное творчество. Они коллективным трудом создают нечто, благодаря чуду публикации становящееся романом. Они никогда не претендовали на статус писателей и не задавались вопросами текстуального характера, бесконечно муссируемыми в литературном мире. Они одержимы потребностью немедленно высказаться, кристаллизовать мысли в слове, обратиться к себе подобным. К читателю и слушателю они очень внимательны, они ведут с ними непрерывный диалог, зная, что те им постоянно внимают. Даже если речь идет о диалоге с одним участником.
А. А. Вам интересно описывать вселенную, все точнее вырисовывающуюся от книги к книге, в тридцати пяти произведениях, опубликованных четырьмя авторами?
А. В. Да, это литература об иной реальности, о другой стороне мира, которая на разных поэтических уровнях, разветвляясь и расширяясь, повторяясь в виде пейзажей, с каждой книгой становится все более знакомой читателю. Персонажи почти всегда при смерти и рассказывают свою историю в момент агонии или спустя несколько минут после кончины, пребывая в зыбком мире, который буддисты называют Бардо и который являет собой пространство романа, воображаемое и одновременно не совсем вымышленное, построенное на истории последних ста лет. Историческая и коллективная память пересекаются с памятью об ином мире.
А. А. Вам не кажется, что из истории XX века вы выбираете исключительно те события, которые отрицают всякую возможность существования? В постэкзотическом мире вселенная превращается в гетто, Шоа длится вечно, и атомная бомба обрушивается на все живое на планете.
А. В. Вселенная моих книг соткана из размышлений об апокалипсисе, с которым человечество столкнулось в XX веке, который оно не преодолело и, думаю, никогда не преодолеет. Разочарование в революции, геноциды, Шоа, постоянные войны, ядерная опасность, лагеря лежат в основе современной истории. Писатели постэкзотизма выводят на сцену персонажей, которые живут внутри катастрофы и у которых нет повода задумываться о существовании внешнего мира. Они говорят о жизни и выстраивают свое видение мира исходя из этой ситуации катастрофы. В ней берут начало их память, мечты и романы. Их голос раздается из глубокой тишины, пришедшей на место крушения. Художественный метод постэкзотизма предполагает, что текст всегда строится по принципу тесного взаимодействия с персонажем: в течение всего романного действия нарратор сопровождает персонажа до конца, во время пожара, бомбардировки, геноцида.
А. А. Вы пишете политически ориентированную литературу?
А. В. Да, конечно. Все, кому даруется право голоса в этих книгах в качестве персонажей или писателей, леваки. Их политическая принадлежность очевидна. Они отвергают идею манипуляции словом или пропагандой. Они намеренно держатся от них в стороне и читателя призывают блюсти дистанцию, оставаться бдительным: «Внимание! Не позволяйте слову завоевать вас настолько, чтобы вы потеряли способность самостоятельно принимать решения!» Автор то и дело напоминает о необходимости систематической, если не сказать телесной, реакции на то, чему служит проводником слово, власть слова. Сами рассказчики пытаются породить нечто прекрасное, романтическое, из области мечтаний, и погрузить людей в мир потусторонний, мир образов, при этом не манипулируя ими. За всеми историями, которые нам открываются, спрятана конкретная политическая мысль. Кристаллизовавшаяся. Прямолинейная. И тем не менее наш метод далек от ангажированной литературы с ее посланиями и «уроками». Мне бы хотелось, чтобы наши книги меняли людей. Потому что мы строим мир, где равнодушие по отношению к проблемам и катастрофам, преодолеваемым героями, непозволительно, — во имя человечества. Однако мы не хотим применять техники письма, принижающие или уязвляющие наших читателей, наших слушателей. Мы стараемся избежать наставнического тона. Сохраняя право высказывания только за собой, мы рискуем оказаться на стороне власти. Однако главная цель наших повествователей — быть не заодно с властью, а, наоборот, с теми, кто сражается против власти или раздавлен ею, именно поэтому наших героев все меньше и меньше. Позиции обидчика они предпочитают позицию побежденного или униженного.