Не очень черствый хлеб, сыр и вяленая ветчина вскоре стали достаточно приличным блюдом для Фенестелы и Винициуса. Они выпили разбавленного вина, проявляя осторожность, Тулл разбавил его больше обычного, и они обсудили свое положение. Оба его друга не упомянули ни о каком беспокойстве, и он снова решил их не тревожить. Хотя Виниций уже совершал это путешествие раньше, он не имел представление, в какой бухте они сейчас оказались. Единственное о чем он догадывался, это о том, что они находились на территории фризов или, возможно, чауси.
– Они могут на нас напасть? – кисло спросил Фенестела. И фризы, и хавки были союзниками Рима вплоть до кампаний Германика и во время них. Теперь, когда римское влияние к востоку от Рена ограничивалось только патрулированием западного берега, ни у того, ни у другого племени не было причин сохранять верность Риму.
Они с Туллом посмотрели на Виниция.
– Трудно сказать. Большинство контактов с ними были, достаточно вежливыми, в основном потому, что мы были хорошо вооружены. Однако, если бы там находился военный отряд, жаждущий добычи, я бы не исключал, что они на нас нападут. – Плечи Виниция поднялись и опустились в жесте «С этим уж ничего не поделаешь?»
Фенестела сплюнул.
– На самом деле это ничем не отличается от того, что было десять лет назад, – цинично заметил Тулл. – Этим германским ублюдкам нельзя доверять ни на йоту.
– Попробуйте только не вернуться богатыми людьми, сукины дет! – трудно было понять, шутит Фенестела или угрожает.
– Конечно, мы так и сделаем, – сказал Виниций, но в его голосе уже не было такой уверенности, как в Ветере.
Волосы на затылке Тулла зашевелились, и он оглядел лагерь. «Здесь тише, чем обычно – сказал он себе, – так что, наверное, из–за плохие видимости люди разговаривают вполголоса». Туман все еще был густым: он не мог разглядеть даже только что возведенную стену. Ближе к палаткам виднелись большие черные очертания. Призраки – легионеры и германские члены экипажа – время от времени появлялись из мрака, занимаясь своими делами.
«Скорее всего это из за густого тумана, все сейчас так», – решил Тулл.
Тянулись долгие часы ожидания, но в конце концов дневной свет, каким он ни был мрачным, начал угасать. Солнце заходило, и Тулл с нетерпением ждал, прихода ночи, а за ней и нового дня. Ему пришлось прекратить бродить по периметру лагеря, потому что, как вполголоса заметил Фенестела, солдаты почувствовали бы его беспокойство. В конце концов, он сделал то, что было бы немыслимо для него в армии, и вздремнул. Это было не из приятных ощущений. Впервые за многие месяцы он вновь пережил тот ужас, которым был Тевтобургский залив. Грязь и бесконечная слякоть. Низкие тучи, проливной дождь. Германскими лазутчиками и их жуткий боевой клич. Копья, вылетавшие из ниоткуда, которые валили его легионеров, лишая их мужества. Дергающий ногами и утопающий в грязи мул. Поваленные деревья, загораживающее дорогу. Обнаженные берсерки, с яростью нападавшие на его людей.
Чья–то рука потрясла его за плечо, и Тулл с криком проснулся. Схватившись за кинжал, он понял, что над ним склонился Фенестела, а не германский воин. – В чем дело? – спросил Тулл более резко, чем намеревался.
– Ты кричал. – Выражение лица Фенестелы было понимающим.
Тулл потер глаза рукой, благодарный за то, что не чувствует осуждения или необходимости объясняться. Нравится ему это или нет, но Фенестелу тоже мучили кошмары. Он с трудом принял сидячее положение. – Все в порядке? – спросил он.
– Да. Уже совсем стемнело, может быть, даже близится полночь.
«Я проспал несколько часов, – подумал Тулл. – Теперь мне не удастся уснуть снова». – Что еще скажешь?
– Туман, кажется, немного рассеивается. – Фенестела отстегнул ножны от перевязи и сел на одеяло. – Я только что обошел часовых, которые все начеку.
– Даже Катон?
Удовлетворенно фыркнув, Фенестела ответил: – Да, даже он.
Тулл переминался с ноги на ногу, пытаясь согреться. Плащ прикрывал его торс; его концы можно было также обернуть вокруг рук, но ноги были обнажены ниже колен. Он мог бы пройтись по крепостному валу, но холод все еще поселялся в костях его ног. Огонь костра прогнал бы его прочь, но этой ночью его не разводили. Единственное, что можно было сделать, – это разминать ноги, примерно так, как он и делал, и дожидаться рассвета.