«Спать, спать!» — Зина закрыла глаза, и ей почудилось, что она дома, в Ленинграде, на Балтийской... Галка спит на диване, а она за столом готовит уроки. На стол льется мягкий свет из-под круглого золотистого абажура. А в углу стоит мать и, улыбаясь чему-то, глядит в ее сторону.
...Только под утро Зина задремала. Но ее не переставали мучить кошмары. Кто-то с ней спорил; она хотела ответить, но у нее пропал голос. Открыла глаза и тут же зажмурилась. Солдат, освещая фонарем лицо, тряс ее за плечо.
— Ты что, оглохла? Вставай!
Когда сообразила, куда идти, на душу снова легла тяжесть. Опять допрос. Опять будут бить.
Она не знала, что ночью следователь докладывал Начальнику гестапо:
— Портнова такая же фанатичка, как те, которых мы прикончили. Не отвечает.
Капитан Краузе насмешливо ответил:
— Это она не хочет отвечать вам, лейтенант. А мне... Пришлите ее ко мне.
Когда в кабинет Краузе ввели Портнову, тот изумленно уставился на нее: он не ожидал, что увидит... девочку с косичками! «Ну это же совсем ребенок», — отметил про себя начальник гестапо.
— Садись.
Зина села, ничем не выдавая своего волнения. Она быстрым взглядом окинула просторный, уютно обставленный кабинет, железные решетки на окнах, плотно обитые двери. «Отсюда, пожалуй, не убежишь».
Прищуренными глазами смотрел на Зину капитан, будто изучал каждую черточку лица. Зина выдержала этот взгляд, не пошевельнулась.
На ломаном русском языке Краузе сокрушался о том, что с ней обошлись грубо и даже избивали.
— Ах, как побледнела, как похудела, фрейлейн! Ей нужно мольоко, масло, белый хлеб, шоколяд... Фрейлейн любит шоколядные конфеты?
Зина молчала.
Краузе не злился, не кричал, не топал ногами, делал вид, что не замечает ее упорного демонстративного молчания. Улыбаясь, обещал улучшить условия заключения.
«Даром, собака, стараешься, — думала Зина. — Все равно ничего не скажу».
Как бы угадав ее мысли, Краузе протянул:
— Так, так, не желайш сказать...
Он приказал отвести ее не в тюрьму, а в комнату, находившуюся здесь же, в здании гестапо. Ей принесли сюда обед из двух блюд, белый хлеб, конфеты.
На следующий день утром Портнову снова вызвали к капитану.
Направляясь на допрос, она почувствовала, как тоскливо сжалось ее сердце. Краузе непременно будет спрашивать, кто ее товарищи. Следователю она не отвечала, — он бил, и каждый удар ожесточал ее. Но этот не бьет. Прикидывается ласковым.
«Не поддавайся!» — настойчиво требовал голос сердца.
Портнову ввели к начальнику гестапо. С подчеркнутой вежливостью Краузе осведомился, как она себя чувствует в новой обстановке.
— Это все мельочь, — сказал он, не дождавшись ее ответа. — Один небольшой услюга, и ты идешь в дом. Скажи, кто твой товарищ, твой руководители? — Переждав минуту, гестаповец продолжал: — Ты, конешно, сделаешь нам услюга. Да? И мы не будем в дольгу... Я знаю, в Петербурге, ну, по-вашему, в Ленинграде, у тебя есть мама, папа. Хочешь, мы везем тебя к ним? Это теперь наш город. Говори, не бойся...
Краузе курил сигарету, опираясь одной рукой на подлокотник кресла, и ждал ответа. Курил медленно, будто нехотя выпускал дым. На скулах бегали желваки, глаза щурились. Он не сомневался в успехе своей тактики: девушка должна заговорить.
А Зина молчала. Она едва сдерживалась от улыбки, так хорошо знала, в чьих руках ее родной город.
За окном шумел осенний ветер. И скоро шум перерос в грохот. По улице шли фашистские танки. Капитан, подойдя к окну, отдернул занавеску.
— Смотри, какие мы сильные! — Гестаповец произнес это тоном победителя.
Потом, приблизившись к Зине, вытащил из кобуры пистолет, повертел его в руке, и, ничего не сказав, положил па стол. Зина посмотрела на пистолет и подула: «Вот бы разрядить в гада всю обойму».
Вдруг она почувствовала, что у нее перехватило дыхание, и отчаянная мысль, как молния, пронзила мозг: «А что, если?».
— Ну-с, фрейлейн. — Краузе вернулся от стола и снова поднял, точно взвешивая, пистолет. — Здесь есть маленький патрон. Одна пуля может поставить точку в нашем споре и в твоей жизни. Разве не так? Тебе не жалько жизнь?
А ленинградская девочка молчит, как будто не слышит его, не видит, ничего не замечает.
Гестаповец опять положил пистолет на стол. «Он уверен, гад, что я не смогу выстрелить из пистолета, поставленного на предохранитель, — подумала, усмехнувшись, Зина. — Ну и пусть...»