— Так, так! — возбужденно шептала Нина. — Это вам за отца! За Ленинград! За отца! За мою школу!
— Лежи! — крикнул ей Батов и вскочил на ноги. — За мной!
Партизаны бросились к деревне.
Приподнявшись на колено, Нина смотрела: бой шел уже на улице. Становилось все тише, лишь изредка щелкали выстрелы.
Только в одной избе еще держалась последняя горсточка немцев. Они яростно отбивались. Но партизаны все теснее окружали эту избу. Нина видела: один из партизан подполз к плетню, швырнул гранату и тотчас — вторую… Грохнули взрывы. Изба сразу замолчала.
— За отца! За Ленинград! — шепотом повторила Нина.
Хотелось бы мне на этом кончить рассказ о славной разведчице, ленинградской пионерке Нине Куковеровой.
Хотелось бы сказать, что сейчас Нина выросла, живет в своем родном Ленинграде, работает.
Но нет! Не дожила Нина до победы. Много боевых дел совершила она, но однажды ушла в разведку и не вернулась. Предатель выдал ее врагам…
Каждый раз, когда в 74-й школе трубит горн, созывая пионеров на торжественную линейку, вожатая перед строем ребят вызывает:
— Нина Куковерова!
Замирает линейка. И слышатся негромкие, строгие слова:
— Пала смертью храбрых за нашу Советскую Родину!
На миг в зале становится еще тише. Все словно видят эту маленькую черноволосую девочку, чей портрет в траурной кайме висит в пионерской комнате.
Вожатая уже говорит о чем-то другом, а в зале все еще, кажется, звучит:
— Пала смертью храбрых…
А. Голубева
ГАЛЯ
— Собирайся! — сказал Гале немецкий переводчик.
— За что вы берете ее? — спросила мать. Она старалась говорить спокойно, но от волнения и страха у нее прерывался голос.
— Что такое могла сделать моя девочка?
Переводчик ничего не ответил, только переглянулся с обер-лейтенантом. Тот, заложив ногу на ногу, сидел у стола и курил. Его длинное носатое лицо с белыми ресницами и бровями на мгновение оживилось и снова окаменело.
— Ей еще и пятнадцати нет, что же она такое могла сделать? — повторила мать.
— Ты не волнуйся, мама, — Галя подошла к матери и обняла ее. — Это, видно, ошибка.
— Хватит разговора. Одевайся скорее! — приказал переводчик.
Лейтенант встал и что-то сказал двум солдатам с автоматами. Они стояли навытяжку около входной двери, похожие друг на друга, как двойники.
В этот день на улице была ростепель. Поэтому Галя сняла валенки, в которых сидела дома до прихода немцев, и надела черные кожаные туфли на резиновой подошве.
Когда она подошла к вешалке, чтобы взять пальто, мать протянула ей свой серый шерстяной платок.
— Не надо, мама, — на улице тепло.
— Возьми, дочка, — вздохнув, сказала Зинаида Ивановна.
И Галя поняла ее глубокий вздох. Он как бы говорил: «Ты ведь не знаешь, долго ли тебя продержит гестапо, а сейчас декабрь. Сегодня ростепель, а завтра может ударить мороз. Платок пригодится: и подстелешь его и укрыться им можно». И Галя взяла платок.
На голову она надела белый вязаный беретик и простилась с матерью, с сестрой и с одиннадцатилетним братишкой так, словно шла на день к тетке в Песочное.
— Я вернусь, наверно, скоро.
Когда солдаты уводили ее, Зинаида Ивановна едва удержалась, чтобы не зарыдать и не броситься к ней с прощальными поцелуями. Но мысль, что это вызовет у немцев подозрение, остановила ее. И ведь действительно странно! Девочка спокойна, а мать почему-то волнуется и плачет! Видно, знает, в чем дело, и боится за девочку неспроста. Но как только за Галей закрылась входная дверь, Зинаида Ивановна зарыдала. Теперь ей уже не надо было притворяться и скрывать свое горе.
— Мам, они ее в комендатуру повели?
— Откуда же я, сынок, знаю! Может, в комендатуру, а может, и в полевую жандармерию, — сказала плача Зинаида Ивановна.
— Иди, мама, сюда, — позвала ее Раиса из соседней комнаты.
Погасив свет и отдернув занавеску, она смотрела на улицу. Но разглядеть что-либо было довольно трудно. Уже сильно стемнело. К тому же от дома до ворот тянулся сад. В нем почти перед самыми окнами росли старые сучковатые яблони. Их ветки мешали видеть, что происходит на улице.
— Ничего не разобрать, — сказала с досадой Раиса. — Но только, кажется, у ворот сани.
— Верно, Рая, сани, — как эхо, повторил Борис. Он стоял рядом с сестрой и, прижавшись лицом к темному стеклу, тоже смотрел в окошко.
Зинаида Ивановна схватила с сундука Раисину косынку и набросила себе на голову.