— Не трогай, нехай сидят. И так набрались страху, гляди, пора штаны стирать.
А в это время в комнате плохо понимавшие по-русски дети горько плакали, сгрудившись вокруг Мадмазель Таранки. Кто был посмелее, тот на цыпочках подкрадывался к двери и подглядывал в замочную скважину, стараясь понять, что делают грозные завоеватели. Но те уже ничего не разбивали, просто ходили по коридорам, тихо переговариваясь.
Когда стемнело, с крыши по пожарной лестнице спустился Пашкин часовой и доложил, что со стороны села через овраг движутся к дому какие-то люди с топорами и на бричках, запряженных лошадьми. Часовой добавил, что он заметил этих людей еще перед сумерками, и ему показалось подозрительным, что они прятались в балке, о чем-то сговаривались и указывали пальцами на помещичий дом.
Часовой рапортовал Пашке в коридоре, где лежал на полу и уже, наверно, отдохнул хорошенько, а может, и соснул часок-другой поверженный генерал. Пашка обратил внимание, что тот, услышав тревожное сообщение часового, стал бурно обнаруживать признаки жизни: мычал, мотал головой и вращал белками глаз, давая понять, что хочет что-то сказать.
Пашка велел развязать генерала, и, когда ребята освободили деду затекшие руки и вынули изо рта кляп, старик, заикаясь и картавя, сказал, что нужно поскорее закрыть двери и окна, что это наверняка едут сельские кулаки грабить имение — они уже не первый раз пытаются это сделать и являются к дому по ночам, пугая детей и грозя расправой старику и воспитательнице. Главарем у них какой-то Микола Чирва, лютый человек.
Некоторое время Пашка молчал, озадаченный словами старика. Потом вспомнил, как брат Петр рассказывал, что кулаки нередко опустошали отобранные у богачей дома, убивая тех, кто охранял добро.
Пашка, а за ним Володька Дед мигом влезли на чердак и, увидев деревенские брички в балке, поняли, что старик был прав.
Бандиты приближались к дому.
Когда ребята спустились вниз, старик уже запер на крючки все двери в доме, закрыл ставни в окнах. Но Пашка понимал: окна без стекол, хотя и со ставнями, — плохая защита. Он приказал забросать окна подушками и матрацами, завалить мебелью. Закипела работа, и едва успели подпереть ставни стульями, загромоздить подоконники коврами, одеялами и матрацами, как во дворе послышались чужие голоса, топот ног и в дверь грубо постучали.
Пашка притаился за дверью рядом со стариком, который принес свое ружье и передал Пашке. На стук никто не отзывался. В дверь загрохотали громче.
— Чего надо? — спросил Пашка, стараясь придать голосу грубоватость для устрашения.
— Открывай! Кто в доме есть?
И тогда Пашка ответил за всех:
— Уходите отсюда, тут проживают международные дети!
— Открывай, паскуда!
Пашку задела столь грубая форма обращения. Он ответил:
— Постучи, постучи, а мы не откроем, — и велел ребятам сносить к двери столы, скамейки, кресла. Ребята приволокли даже зеркало и свалили его на баррикаду.
А со двора барабанили сильнее.
— Открывай, а то будем двери рубать!
— Только сунься, гад, — сказал Пашка и клацнул ружьем, переломив стволы, чтобы зарядить их.
Пашка понимал, что с бандитами, вооруженными топорами, шутки плохи. Надо было направить посланца на рудник, и он велел Мишке Аршину, как самому маленькому, выскочить незаметно из дома и мчаться во весь опор в ревком.
После угроз и окриков за дверью притихли, должно быть, готовились к штурму, позванивало лезвие топора, и вдруг раздался треск: бандиты принялись рубить створки дверей.
— Руби веселей! — закричал кто-то из бандитов. Мадмазель Таранка, услышав шум и треск, тотчас догадалась: в дом пришли настоящие грабители, те, что пугали ее в темные осенние ночи. Опасность была гораздо серьезней той, что произошла утром, когда в дом ворвались какие-то мальчишки. Поняли это и маленькие жители детского приюта. Тут-то и поднялся истинно горький плач. Мадмазель Таранка в отчаянии металась по комнате, ломая руки, не зная, что делать. Она проклинала судьбу, что забросила ее в эту варварскую страну — Россию, и нет ей, несчастной женщине, ни минуты покоя, и не у кого просить защиты.
Все же она взяла себя в руки, поняв, что сидеть взаперти в столь опасную минуту нельзя. Она решила выйти из своего укрытия, сначала приоткрыла дверь и высунула голову, потом вышла сама. Ребятишки потянулись за ней, вцепившись со всех сторон в ее длинное строгое платье.
Пашка тотчас увидел их. Он продолжал командовать, а сам искоса глядел на перепуганных чужеземных ребятишек, которые уже не со страхом, а с мольбой и надеждой взглядывали на него, своего спасителя. Пашке стало жаль малышей, и он почувствовал ответственность за их маленькие жизни.