«Сейчас схватятся, — подумал он на бегу. — А пока разберутся, глядишь — и ночь уже».
Миновали сумерки. Высыпали звезды, спустилась ночь. А Жиган то бежал, то шел, тяжело дыша, то изредка останавливался — перевести дух. Один раз, заслышав мерное бульканье, отыскал в темноте ручей и хлебнул, разгоряченный, несколько глотков холодной воды. Один раз шарахнулся испуганно, наткнувшись на сиротливо покривившийся придорожный крест. И понемногу отчаяние начало овладевать им. Бежишь, бежишь, и все конца нету. Может, и сбился давно. Хоть бы спросить у кого.
Но не у кого было спрашивать. Не попадались на пути ни крестьяне на ленивых волах, ни косари, приютившиеся возле костра, ни ребята с конями, ни запоздалые прохожие из города. Пуста и молчалива была темная дорога. И только соловей вовсю насвистывал, только он один не боялся и смеялся звонко над ночными страхами притихшей земли.
И вот, в то время, когда Жиган совсем потерял всякую надежду выйти хоть куда-либо, дорога разошлась на две. «Еще новое! Теперь-то по какой?» И он остановился. «Го-го…» — донеслось до его слуха негромкое гоготанье. «Гуси!» — чуть не вскрикнул он. И только сейчас разглядел почти что перед собою, за кустами, небольшой хутор.
Завыла отчаянно собака, точно к дому подходил не мальчуган, а медведь. Захрюкали потревоженные свиньи, и Жиган застучал в дверь:
— Эй! Эй! Отворите!
Сначала молчанье. Потом в хате послышался кашель, возня, и бабий голос проговорил негромко:
— Господи, кого ж еще-то несет?
— Отворите! — повторил Жиган.
Но не такое было время, чтобы в полночь отворять всякому. И чей-то хриплый бас вопросил спросонок:
— Кто там?
— Откройте! Это я, Жиган.
— Какой еще, к черту, жиган? Вот я тебе из берданки пальну через дверь!
Жиган откатился сразу в сторону и, сообразив свою оплошность, завопил:
— Не жиган! Не жиган… Это прозвище такое. Васькой зовут… Я ж еще малый… А мне дорогу б спросить, какая в город.
— Что с краю, та в город, а другая в Поддубовку.
— Так они ж обе с краю!.. Разве через дверь поймешь!
Очевидно, раздумывая, помолчали немного за дверью.
— Так иди к окошку, оттуда покажу. А пустить… не-ет! Мало что маленький. Может, за тобою здоровый битюг сидит.
Окошко открылось, и дорогу Жигану показали.
— Тут недалече, с версту всего… Сразу за опушкой.
— Только-то! — и, окрыленный надеждой, Жиган снова пустился бегом.
На кривых уличках его сразу же остановил патруль и показал штаб. Сонный красноармеец ответил нехотя:
— Какую еще записку! Приходи утром. — Но, заметив крестики спешного аллюра, бумажку взял и позвал: — Эй, там!.. Где дежурный?
Дежурный посмотрел на Жигана, развернул записку и, заметив в левом углу все те же три загадочные буквы «Р. В. С.», сразу же подвинул огонь. И только прочитал — к телефону: «Командира!.. Комиссара!», — а сам торопливо заходил по комнате.
Вошли двое.
— Не может быть! — удивленно крикнул один.
— Он!.. Конечно, он! — радостно перебил другой.
— Его подпись, его бланк. Кто привез?
И только сейчас взоры всех обратились на притихшего в углу Жигана.
— Какой он?
— Черный… в сапогах… и звезда у его прилеплена, а из нее красный флажок.
— Ну да, да, орден!
— Только скорей бы, — добавил Жиган, — светать скоро будет… А тогда бандиты… убьют, коли найдут.
И что тут поднялось только! Забегали все, зазвонили телефоны, затопали кони. И среди всей этой суматохи разобрал утомленный Жиган несколько раз повторявшиеся слова: «Конечно, армия!.. Он!.. Реввоенсовет!»
Затрубила быстро-быстро труба, и от лошадиного топота задрожали стекла.
— Где? — порывисто распахнув дверь, вошел вооруженный маузером и шашкой командир. — Это ты, мальчуган?.. Васильченко, с собой его, на коня…
Не успел Жиган опомниться, как кто-то сильными руками поднял его с земли и усадил на лошадь. И снова заиграла труба.
— Скорей! — повелительно крикнул кто-то с крыльца. — Вы должны успеть!
— Даешь! — ответили эхом десятки голосов.
Потом: — А-аррш!
И, сразу сорвавшись с места, врезался в темноту конный отряд.
…А незнакомец и Димка с тревогой ожидали и чутко прислушивались к тому, что делается вокруг.
— Уходи лучше домой, — несколько раз предлагал незнакомец Димке.
Но на того словно упрямство какое нашло.
— Нет, — мотал он головой, — не пойду.
Выбрался из щели, разворошил солому, забросал ею входное отверстие и протискался обратно.
Сидели молча, было не до разговоров. Один раз только проговорил Димка, и то нерешительно: