— Пойдем, внучек, во двор…
Взял Мишку за руку и повел на крыльцо. Мишка, шагая мимо дверей горницы, зажмурил глаза, вздрогнул: в горнице на столе лежит батянька, молчаливый и важный. Кровь с него обмыли, но у Мишки перед глазами встает батянькин остекленевший кровянистый глаз и большая зеленая муха на нем.
Дед долго отвязывал у колодца веревку; пошел в конюшню, вывел Савраску, зачем-то вытер ему пенистые губы рукавом, потом надел на него узду, прислушался: по станице крики, хохот. Мимо двора едут верхами двое, в темноте посверкивают цигарки, слышны голоса.
— Вот и мы сделали разверстку!.. На том свете будут помнить, как у людей хлеб забирать!..
Переборы лошадиных копыт умолкли, дед нагнулся к Мишкиному уху, зашептал:
— Стар я… не влезу на коня… Посажу я тебя, внучек, верхом, и езжай ты с богом на хутор Пронин… Дорогу я тебе укажу… Там должен быть энтот отряд, какой с музыкой шел через нашу станицу… Скажи им, нехай идут в станицу: тут, мол, банда!.. Понял?..
Мишка молча кивнул головой. Посадил его дед верхом, ноги привязал к седлу веревкой, чтобы не упал, и через гумно, мимо пруда, мимо бандитской заставы провел Савраску в степь.
— Вот в бугор пошла балка, над ней езжай, никуда не свиливай! Прямо в хутор приедешь. Ну, трогай, мой родный!..
Поцеловал дед Мишку и тихонько ударил Савраску ладонью.
Ночь месячная, видная. Савраска трюхает мелкой рысцой, пофыркивает и, чуя на спине легонькую ношу, убавляет шаг. Мишка трогает его поводьями, хлопает рукой по шее, трясется, подпрыгивая.
Перепела бодро посвистывают где-то в зеленой гущине зреющих хлебов. На дне балки звенит родниковая вода, ветер тянет прохладой.
Мишке страшно одному в степи, обнимает руками теплую Савраскину шею, жмется к нему маленьким зябким комочком.
Балка ползет в гору, спускается, опять ползет в гору. Мишке страшно оглянуться назад, шепчет, стараясь не думать ни о чем. В ушах у него застывает тишина, глаза закрыты.
Савраска мотнул головой, фыркнул, прибавил шагу. Чуточку приоткрыл Мишка глаза — увидел внизу, под горой, бледно-желтые огоньки. Ветром донесло собачий лай.
Теплой радостью на минуту согрелась Мишкина грудь. Толкнул Савраску ногами, крикнул:
— Но-о-о-о!..
Собачий лай ближе, видны на пригорке смутные очертания ветряка.
— Кто едет? — окрик от ветряка.
Мишка молча понукает Савраску. Над сонным хутором заголосили петухи.
— Стой! Кто едет?.. Стрелять буду!..
Мишка испуганно натянул поводья, но Савраска, почуявший близость лошадей, заржал и рванулся, не слушаясь поводьев.
— Сто-о-ой!.
Около ветряка ахнули выстрелы. Мишкин крик потонул в топоте конских ног. Савраска захрипел, стал в дыбки и грузно повалился на правый бок.
Мишка на мгновение ощутил страшную, непереносимую боль в ноге, крик присох у него на губах. Савраска наваливался на ногу все тяжелее и тяжелее.
Лошадиный топот ближе. Подскакали двое, звякая шашками, прыгнули с лошадей, нагнулись над Мишкой.
— Мать родная, да ведь это парнишка!
— Неужто ухлопали?!
Кто-то сунул Мишке за пазуху руку, близко в лицо дохнул табаком. Чей-то обрадованный голос сказал:
— Он целенький!.. Никак, ногу ему конь раздавил?.. Теряя сознание, прошептал Мишка:
— Банда в станице… Батяньку убили… Сполком сожгли, а дедуня велел вам скорейча ехать туда!
Перед тускнеющим Мишкиным взором поплыли цветные круги…
Прошел мимо батянька, усы рыжие крутит, смеется, а на глазу у него сидит покачиваясь большая зеленая муха. Дед прошагал, укоризненно качая головой, маманька, потом маленький лобастый человек с протянутой рукой, и рука указывает прямо на него, на Мишку.
— Товарищ Ленин!.. — вскрикнул Мишка глохнущим голосом, силясь приподнял голову — и улыбнулся, протягивая вперед руки.
Александр Кононов
ЧАПАЕНОК
Рассказ
Отряд Чапаева стоял на отдыхе в большом селе.
Рядом с избой, где остановился Василий Иванович, был двор Лагутиных. В семье Лагутиных самым младшим был Гриша. Ему шел пятый год.
Однажды Гриша отправился к Чапаеву один, тайком от сестры. Сестра казалась ему большой — ей пошел уже тринадцатый год, играть в войну она не хотела и вообще была девочкой, с ней даже разговаривать было скучно.
Гриша вошел во двор и неторопливо зашагал вперед. Кругом было много интересного. У хлевов стояли две оседланные лошади, мотали головами, звенели уздечками. Седла на них были желтой кожи, стремена висели высоко, по-казачьи.
В пыли бродил одинокий петух. Он гордо выгнул шею и поглядел на Гришу желтым сверкающим глазом. В самом конце двора, около сарая, росли лопухи. Вот бы порубить их ивовым прутом, так, чтобы они легли наземь, как беляки под саблей Чапаева!
Но недалеко от лопухов сидел на широком бревне Петр Исаев. Ворот рубахи был у него расстегнут, стальная потемневшая цепочка вилась через всю грудь и кончалась большим кольцом. Кольцо было приделано к ручке нагана, а сам наган торчал из-за широкого кожаного пояса.
По-особенному сидела на нем и папаха, сдвинутая на затылок так далеко, что вот-вот свалится. К папахе была наискось пришита красная лента.
Петр Исаев лениво притопывал каблуком, позвякивал шпорой и глядел на Гришу Лагутина.
— А вам куда, гражданин? — строго закричал он.
Гриша остановился.
— Где был? — уже тише спросил его Петька, сел на бревне поудобней и положил на колени длинную шашку в черных ножнах.
Гриша оробел, но не очень. Он ни в чем не был виноват. С самого утра он вел себя смирно. А на петуха с желтым глазом даже и не замахнулся.
Помолчав немного и пососав палец, Гриша решился ответить:
— Ходил на речку с тетей Настей.
— А почему?
— Белье полоскать.
— А почему?
Гриша поглядел искоса, боком. Петра Исаева он знал уже с неделю, но понять его не мог: то смеется, то пытает всякими вопросами, а то и сахара даст.
Сейчас Петр грозно хмурил свои реденькие, выгоревшие на солнце брови.
Грише и боязно стало, и уйти не хотелось от мужчины, увешанного оружием.
— Почему? — повторил Исаев.
— Чтоб чистое было, — ответил наконец Гриша.
— А как тебя зовут?
— Небось знаешь: Гришкой.
— А почему Гришкой?
Гриша уже начал расстраиваться, но тут Петр вскочил с бревна:
— Доброго здоровья, Василий Иванович!
Гриша оглянулся: от ворот шел к дому Чапаев. Он весело похлопывал хлыстом по своим запыленным сапогам.
— Эй, орел, с чего загрустил? — спросил он Гришу. Тот пыхтел и ничего не отвечал.
Чапаев стоял перед ним ладный и красивый, как всегда. Коричневые ремни пересекали его гимнастерку, револьвер висел в тяжелой деревянной кобуре, сапоги были ловко подтянуты у колен ремешками.
— А сабля твоя где? — сказал наконец Гриша.
— Дома оставил. Придешь в гости — покажу.
— А когда?
— В гости-то? Да хоть сейчас. Я тебя на саблю верхом посажу: тут тебе и конь, тут тебе и оружие.
Чапаев взял Гришу за руку и повел к избе. Часовой, стоявший у крыльца, пропустил их улыбаясь.
Но только они прошли, как через двор пролетела к избе Гришина сестра Лида.
— Пришел Чапаев? — запыхавшись, спросила она часового и поднялась было на крыльцо.