У меня сразу и слезы высохли. Я сама лодку от берега отпихнула, на ходу вскочила; дядя Федор ударил по воде веслами, и наша лодочка на всех парах полетела на тот берег.
УСПЕЕМ ИЛИ НЕ УСПЕЕМ? Я все думала:
«Успеем или не успеем?»
И все на тот берег поглядывала. А там у самого берега очень густой кустарник рос. И вот, я помню, думаю:
«Если мы там, у этих кустов, пристанем, — это хорошо. Там можно и лодку спрятать, и самим притаиться, если надо будет».
Дядя Федор изо всех сил веслами работал. А мне казалось — тихо плывет. Я, помню, даже подгоняла его:
— Дядя Федор! Давай нажмем! Дядя Федор! Поскорей, пожалуйста!..
А он только покряхтывал да головой кивал: дескать, ладно, не торопись, успеем…
Вот уж до того берега совсем близко осталось. Вот уж травой запахло. Уж листики на кустах видно стало.
Я на носу сидела. Мне не стерпелось, я встала; думаю — сейчас соскочу на берег. Уж и место себе глазами выбираю посуше.
Вдруг что-то как хрустнет. Я думала — это днище о песок задело. А потом слышу:
— Стой! Кто такие?
Дядя Федор лодку с разгону как повернет. Зубами как заскрипит.
— Садись, — говорит, — девка! Живо! Назад!
А я — не знаю, что со мной сталось, откуда у меня храбрость взялась. «Нет, — думаю, — уж коли так случилось, назад не поеду».
Взяла да и прыгнула в воду. И — бегом к берегу.
А уж над головой у меня пули свистят. Одна, другая, третья.
Оглянулась, вижу: дядя Федор далеко. Саженей двадцать уж отмахал. Лодка у него как моторная бежит. Пена вокруг. А весла над головой так и мелькают, так и мелькают, будто крылышки стрекозиные…
ДОПРОС. Я когда в воду прыгнула, мне не страшно было. А как увидела этих бандитов, — ноги затряслись.
Их там немного было: человек пять или шесть. Но я хоть и раньше о них слыхала, все-таки не думала, что эти бандиты такие страшенные.
Все они с ног до головы оружием обвешаны: бомбами, кинжалами, револьверами. Одеты не по-военному, а как-то чудно, будто на маскарад вырядились. Кто в офицерской шинели, кто в бушлате, кто в шубе овчинной. У одного на голове фуражка без козырька, у другого — папаха, у. третьего — этакий, как у нас говорят, бриль соломенный. У одного — косынка шелковая в полосочку, а еще у одного — так целая дамская шляпа с пером и с вуалькой.
У меня голова завертелась, когда я на них посмотрела.
Мне бы бежать надо, пока они там в дядю Федю стреляли. А я — не могу. Ноги не двигаются. Стою по колено в воде и смотрю, как наша лодочка от бандитов удирает.
Дядя Федор так и ушел от них невредимый. Рассердились бандиты. Плюнули. Заругались. И сразу на меня накинулись.
— Ты кто, — говорят, — такая? Тебе что здесь требуется?
А я забубнила чего-то, заплакала. Потом говорю:
— Я, дяденьки, за Ночкой приехала.
— Ты зачем врешь? — говорят. — За какой дочкой? Какая у тебя может быть дочка?
Я говорю:
— Да не за дочкой, а за Ночкой. Это корова у нас так называется…
Который в шляпе с пером приставил к моему носу наган и говорит:
— А это вот нюхала? А ну, говори правду, а не то зараз дух вышибу…
И так наганом нажал, что носу больно стало.
Я еще громче заплакала и говорю:
— Я вам правду сказала.
— Нет, ты неправду говоришь! Ты врешь! Отвечай: кто тебя сюда послал?
Я говорю:
— Никто меня не посылал. Я за коровой приехала. Пустите меня, пожалуйста, у меня корова с утра недоенная ходит.
Они друг на дружку посмотрели, головами покачали и говорят:
— Ловко придумано. Ничего не скажешь…
А потом этот, который в шляпе, взял меня за плечо, сдавил его со всей силы и говорит:
— А ну, пошли к атаману. Разберемся…
КОРОВЫ. Я всю дорогу плакала. Да так еще плакала, так орала, что даже бандиты не вытерпели. Один какой-то с бородой, в бриле соломенном, остановился и говорит:
— Тьфу! Не могу. Все уши заложило от ее крика.
Тут и другие остановились. Говорят:
— А ну ее! Таскаться с ней… Может, она, и верно, за коровой приехала!
А тот, который в шляпе, ногой топнул и говорит:
— Брось? Знаем мы, какие тут у них коровы. Никаких тут коров нема! Тут…
И только сказал «тут» — будто назло ему где-то впереди как загудит:
«М-у-у-у-у!..»
Я сразу очухалась и плакать перестала.
Вижу: навстречу нам из лесу на лужок выходят коровы. Впереди — белая, за ней — пегая, потом еще какие-то, а потом — кто вы думаете? — а потом вижу — Ноченька, красавица наша, идет!
Я как закричу:
— Вот она! Вот она, моя корова! Видите — черная, которая с беленькой звездочкой!
И бежать уж хотела. А бандит в шляпе схватил меня за плечо и говорит:
— Стой!
Потом говорит:
— Вот я тебе что скажу. Это твоя корова? Да? Так ты ее позови. Кликни. Если она отзовется, если пойдет, — значит, правда. А если не пойдет, — значит, неправда, значит, ты брешешь, значит, ты — красный разведчик.
ИСПЫТАНИЕ. Я обрадовалась. Говорю:
— Ладно!
А сама думаю:
«А вдруг не пойдет Ночка? Вдруг не откликнется?» Ведь все-таки, сами понимаете, это корова, а не собака…
Вздохнула я тихонечко и говорю:
— Ноченька! Ночка!..
Она — хоть бы что. Даже головы не повернула. Идет, не спешит, травку жует.
Тогда я погромче говорю:
— Ночь, Ночь, Ноченька!
Вижу — Ноченька голову подняла, губами шевелит, будто воздух нюхает. А потом в мою сторону посмотрела и пошла. А я — к ней навстречу.
За шею схватила и — целовать. И опять чуть не плачу.
— Ноченька ты моя, Ноченька! — говорю. — Бедная ты моя, бедная! Вымечко-то у тебя как разбухло. Пить ты, наверное, хочешь, бедняжечка!..
А Ночка меня узнала, трется об меня и локоть мне своим шершавым языком лижет.
Тут уж, конечно, бандитам пришлось поверить, что я за коровой приехала, а не за чем-нибудь. Даже этот, который в дамской шляпе, и тот поверил.
— Ну что ж, — говорит. — Твое счастье. Шут с тобой! Забирай свою дочку или бочку и катись отсюдова.
А я думаю: «Куда же мне катиться?»
Потом думаю:
«Ясно — куда. К Стахеевской мельнице. Сейчас, как они только уйдут, я потихонечку по кустикам да по залескам и погоню мою Ночку к плотине. Может, успею еще. Может, еще наши ребята, на счастье, не взорвут ее к тому времени…»
АТАМАН СОКОЛОВСКИЙ. Но и тут мне не повезло.
Только мы с бандитами разговор кончили, не успели попрощаться, слышу: копыта стучат. Вижу: из лесу на лужайку всадники скачут.
Мои бандиты, как увидели их, испугались чего-то, побледнели.
— А ну, — говорят, — ребята, сторонись! Атаман едет! А он, атаман этот, к ним подскакал, плеткой взмахнул и кричит:
— Вы чего тут треплетесь?.. Варнаки!..
Сам он усатый, в папахе, седло у него шелком вышито, а на боку целых две сабли — одна с золотой ручкой, а другая с серебряной.
Бандиты, я вижу, еще больше испугались, потемнели все и говорят:
— Да ты не ругайся, Соколовский! Чего там. Мы же в разведке тут.
А он их не слушает. Кричит:
— Какая разведка? Какие вы, к черту, разведчики? Пока вы тут баклуши бьете, красные черти мост успели спалить!..
Бандиты ему говорят:
— Мы же не виноваты.
А он им:
— Не виноваты?!
Раскраснелся весь, зубами залязгал.
— Я вот, — говорит, — вас всех сейчас постреляю за такое дело.
Потом он меня увидел и говорит:
— А это кто такая?
— А это, — говорят, — девочка. За коровой пришла. Он еще больше покраснел, даже позеленел и говорит:
— Видали? Красные там оборону готовят, мосты жгут, а они тут, черти, с грудными младенцами прохлаждаются!
Я не обиделась, правда, что он меня грудным младенцем назвал, но только думаю — надо сматывать удочки. А то, глядишь, и тебе попадет от такого бешеного.
Их уж там полная лужайка набилась, этих бандитов. Кто на коне, кто пеший… Коляска еще какая-то приехала. Шумят, орут, ругаются на чем свет стоит. Я думаю:
«Ну, до свидания. Я пошла».
Подняла какую-то хворостинку, огляделась и под шумок погнала свою Ночку в кусты.