— Напугалась? Не бойся, родная, я не страшный.
И улыбнулся так, словно болело у него что-то. Оксану всю трясло, но она стояла. А человек спросил:
— Близко есть кто-нибудь?
Девушка оглянулась. Степь… Копны… Пусто… Сказала:
— Нет никого!
— Ну и хорошо.
Он замолчал и внимательно оглядел девушку с головы до ног. И опять сказал:
— Смотрю я на тебя, а сорочка у тебя латаная. Бедные, должно быть?
— Бедные, дяденька!
Человек снова помолчал. А потом, опершись на локоть, вымолвил шепотом:
— Ну, так слушай же: я прячусь от казаков. Только не говори никому, а то меня убьют. Поняла?
Оксана кивнула головой. Потом он спросил, нет ли у нее воды. Есть в бутылке, под копнами, она сейчас принесет, только теленка выгонит.
Оксана выгнала теленка из гречихи, сбегала к копне за водой, а потом по старому следу осторожно пошла к беглецу. Подошла — оглянулась: никого нет. Тогда, как перепелочка, упала в гречиху. Подала человеку бутылку. Он жадно припал к ней, выпил всю, потом положил ее на землю. Улыбнулся девушке и, морщась от боли, сказал:
— Вот такой расти, дочка, будь счастлива… Гляди, сразу полегчало. А то с самой ночи, ну, горит внутри — и конец… Думал — сгорю.
Оксана расхрабрилась и спросила:
— А где же вы были, дяденька, что здесь очутились? Человек помолчал. Погодя ответил:
— Бежали ночью. Вчера нас схватили и привели в эту слободу, в господской конюшне заперли. Ночью всех бы расстреляли… Ну, а мы подкопались.
Он показал свои руки, измазанные землей и кровью.
— Видишь, чем копали? Пот со всех лил, ночь-то какая теперь — минуточку упустишь, не нагонишь. А надо было до рассвета хоть в степь вырваться… Ну и вырвались… Караульные услыхали — стрелять начали. А ночь темная, разбежались во все стороны — лови нас!.. Он уже межою бежал, как вдруг ударило в ногу. Споткнулся, упал. На четвереньках полз, а уже светает. Кровью истек — сил нет. Тогда залез в гречиху и притаился.
— Не слыхала — все удрали? Не убит никто?
— Нет, никто не убит.
— Значит, все. А не слыхала — ищут?
— Ищут. В обед, как дома была, рассказывали. И в Кацаевку ездили. Ну, не нашли никого. Дед говорит: ищи ветра в поле.
— Эге, кабы не нога! А то и пошевелиться нельзя. В гречихе разве спрячешься. Она заплаткой маячит на голой степи… Ну, как-нибудь. Эту ночь здесь полежу, и день, а потом хоть ползком буду пробираться вон к тому лесу.
— Может, не найдут… — утешает Оксана. А она завтра, когда погонит скот, есть принесет и воды полную бутылку.
Человек улыбнулся и рукой, покрытой землей и запекшейся кровью, провел по белокурой головке.
— Милая ты душа! Принесешь — поем. А только в слободе никому ни слова.
— Да что я, дура, что ли?
Она поднялась. Уже вечерело, и последний луч окровавил белую гречиху. Девушка отошла, остановилась и еще тихонечко прибавила:
— Не бойтесь, дяденька, не скажу.
Пригнала скотину домой, — по лицу видно: таит что-то. Дед на завалинке сидел, трубку курил, посмотрел, прищурившись.
— О, верно, уж натворила чего-нибудь?
— Нет, — взволнованно ответила девушка и глаза опустила.
Молчала. А потом подумала.
«Дед же — свой. Разве он скажет кому?» — И, поколебавшись, рассказала все о человеке в гречихе.
Дед задумался. Велел больше никому ни гу-гу. О, нет! Разве она не понимает: его же убьют! И не сказала никому.
Да отец, верно, подслушал. Как сели ужинать, вдруг спросил: — Так что ты там, в гречихе, видела?
Оксана похолодела. А дед насупился и молчал. Отец рассердился.
Девушка и рассказала. Все. И как наткнулась на него, и о чем говорили, и какой он есть…
— В ногу ранен: штанина до колен оборвана, и нога завязанная в крови. Никак не пошевелиться ему! А говорил, что эту ночь полежит еще, а потом в лес поползет…
Отец задумался, потом хмыкнул и сказал.
— Ша! Молчите же. Каждому смерть страшна.
И, поужинав, словно забыл все. Вышел во двор. Уже и ночь, уже и спать легли, а он все где-то на дворе возился.
Оксане не спалось. Всматривалась в темноту хаты и тревожно прислушивалась: приближалась гроза…
Вначале глухо и далеко-далеко прогремело и стихло…
А под окном тревожно зашептались листья осин. По улице шли парни, пели песни.
Молодые голоса тосковали и тихо гасли за хатой… Тишина. Вдруг в хате блеснуло, точно кто чиркнул кремнем, и на леваде словно из пушек выстрелили. Даже окна задребезжали. Блеснуло еще, и загрохотало в степи… Гроза. За стенами метнулась буря, на миг заблудилась в саду меж деревьями, вырвалась и помчалась дальше… Зашумел дождь. И громыхало и блестело в хате…
Мать крестилась, призывая бога. Оксана закрыла руками лицо и притихла. Мысли в голове ее рисовали картину… Ночь в степи… Гром… В гречихе в одной сорочке он лежит… А вокруг степь голая, немая… Рисунок был очень ярким. А потом блекнуть начал или дождем затуманился: серо… темные точки копен. Заснула.
… И вскинулась: кто-то скрипнул дверью (да это отец). В хате ночь и тишина. Где-то далеко-далеко прогремело и стихло. Под окном устало качались осины…
Отец разделся и лег на полу с краю. Тишина. Оксана не спит. И слышит — мать вдруг спросила:
— Ходил?
Отец хмыкнул. Погодя, опять мать:
— Ну и что же?
— Сказал. Завтра поедут.
— А копны как же?
— Да как… обещал… Чай, не дурак барин-то? Может, я ему еще когда пригожусь.
Оксана насторожилась, даже голову подняла и ухо к родителям повернула. Они молчали. Потом отец вздохнул, мать тихо спросила:
— Чего ты?
Пауза. Скрипнул пол. Отец еще вздохнул. Говорит:
— Это ж они конями… гречиху всю как есть побьют. Оксана метнулась и, взволнованная, села. Мать услыхала.
— Чего ты, Оксана? Спи.
А отец тоже беспокойно:
— Что ты?
— Что вы про гречиху-то?.. Кто конями побьет?
— А, дура! Про гречиху… Буря, думаю, как есть всю побила… Спи себе.
Девушка легла. Но было тревожно. Снова перед глазами возник красочный рисунок: ночь в степи… гречиха и он… Вспомнилось, как вели их вчера по улице. Вспомнилась сердитая барыня с зонтиком у пруда… И снова степь. Точки копен и белая заплатка гречихи…
Потом надвинулся туман — заслонил и копны, и гречиху, и тяжело упал на нее, окутал.
Утро наступило солнечное. Но после дождя было холодно и потому отец не велел Оксане гнать скотину в степь — пусть пасется в огороде. А может, и еще почему-то не велел?..
Но Оксане не сиделось дома. Она уже и хлеб в котомочку положила, и воды в бутылку налила, и за пазуху спрятала немного табаку в узелке, дедушка дал: может, курящий человек… Ну, гнать бы да и все, а отец, как нарочно, разжалобился: холодно…
Наконец он ушел со двора. Девушка скорей за харчи, выпустила скотину из загородки и погнала в степь.
Кое-где на голой и пустынной степи маячили ряды копен, раскиданных ветром. Между ними тут и там паслась скотина… А вон их гречиха полосочкой белеет, а возле нее кто-то, верно, ячмень докашивает…
Вот не везет! Это совсем рядом с гречихой. Нельзя будет и еду отнести.
Опечалилась Оксана. Пригнала на место и, задумавшись, стала у копны. Смотрела на косца. Нет, увидит, пойдет она в гречиху, а он догадается — да за ней: что, мол, здесь? Нет, лучше подождать. Может, он сядет отдохнуть или точить косу…