Но на рассвете, когда всем казалось, что наконец это удалось, вдали снова захлопали выстрелы.
Отряд остановился возле узкой просеки. Лес здесь был чистый, прозрачный, — до войны местный лесник гордился им. А теперь тридцать измотанных человек мечтали только об одном — как бы выбраться из этого проклятого леса.
Партизаны столпились возле командира. Выстрелы все приближались. У командира было худощавое лицо и красные от бессонницы глаза. И у него не было даже времени, чтобы выбирать решение.
— Остается один выход, — негромко сказал он, — принять бой. Пять человек останутся прикрывать отход отряда. Добровольцы есть?
— Есть, — сказал Бородулин.
— Есть, — услышал он сзади.
— Есть, — раздалось справа. Пять человек отошли в сторону.
Несколько секунд командир колебался. Он смотрел на Сашу.
Саша давно уже был полноправным бойцом отряда. Вместе со всеми он узнал горечь тяжелых поражений, когда в октябре немцы разгромили партизанскую базу; вместе со всеми, раненый, в рваных сапогах, переходил зимой линию фронта, вместе со всеми отправлялся на самые опасные задания... Он имел право быть добровольцем. И он хорошо знал, что в отряде существует неписаный закон: добровольцам не отказывают.
И все-таки командир колебался.
— Да вы не бойтесь, — сказал Саша, — я сумею уйти... Мне же проще...
Это было правдой. Он не раз выходил из самых тяжелых положений. Не зря с прошлой зимы поблескивал на его гимнастерке орден боевого Красного Знамени.
— Ладно, — сказал командир, — оставайся. — Он больше ничего не сказал. Он тоже не любил лишних слов.
Пятеро остались одни. Они проверили автоматы и растянулись в цепь.
В лесу горьковато пахло мокрой корой и прелыми листьями. Косые солнечные лучи рассекали воздух.
И совсем недалеко среди деревьев уже мелькали одинаковые зеленые фигуры.
...Вначале они вели бой все впятером, потом их осталось четверо, потом — трое. Они медленно отступали, перебегая от дерева к дереву. И Саша тоже перебегал от дерева к дереву и все стрелял и стрелял короткими очередями. Автомат трясся в его руках, в ушах звенело. Он ругался яростными, злыми словами и не слышал сам себя. Стреляные гильзы бесшумно падали в траву.
Потом Саше показалось, что он остался один. Справа и слева еще гремели автоматные очереди, но те двое либо уже погибли, либо он просто потерял их из виду.
Сколько прошло времени? Саша не знал. Может быть, два часа, а может быть, десять минут. В бою никогда не знаешь, сколько прошло времени. «Еще немного, еще...» — говорил он себе.
Было жарко, на гимнастерке медленно расплывались темные пятна пота.
Сколько же все-таки прошло времени?
Он перезарядил диск и подумал, что теперь уже не стоит экономить патроны.
Выстрелы стали реже. Саша понял, что немцы окружают его. Они действовали осторожно расчетливо. Они медленно обходили его, и скоро кольцо должно было замкнуться.
Пожалуй, еще можно попытаться уйти...
Но он продолжал по-прежнему отстреливаться и перебегать от дерева к дереву. Он знал, как дорога для отряда сейчас каждая минута.
Еще немного, еще...
Потом наступила короткая передышка. Кольцо замкнулось. Только далеко слева ухали гранатные взрывы.
Немцы что-то кричали. Может быть, они предлагали сдаваться.
Саша поднял голову и посмотрел на небо. Солнце уже стояло высоко — над самой головой. Значит, все же прошло немало времени...
Он вытер рукавом пот со лба, вынул гранату и стал ждать.
Отряд уходил все глубже и глубже в лес. И чем Дальше уходил отряд, тем слабее становилась там, позади, далекая перестрелка. Выстрелы звучали все реже. А потом стало совсем тихо.
Двадцать пять человек молчали и продолжали упорно идти вперед.
Илья Туричин ДВЕ БУКВЫ
Лида сидела на старом скрипучем стуле у небольшого чердачного оконца и покачивалась. Она любила покачиваться и слушать, как скрипит стул: «Пи-и... Пи-и...» Словно птица щебечет.
Увидела бы бабушка, непременно сказала бы сердито: «Не елозь. Не качель».
Но бабушка на огороде который раз перекапывает картофельник. Там уж и самой малой картошины — с горошину — и то не осталось. А бабушка все копает. Верно, забыться хочет в работе.
«Пи-и... пи-и...» — поскрипывал старый стул, а Лида прислушивалась к скрипу и вспоминала...
Еще до войны приехала она к бабушке сюда, в Подмосковье, на каникулы.