— У нас все в роду маленькие... И батя. И брат старший. И сестра Тонька. Маленький... Вырасту еще.
— Ишь генерал! — высунул из землянки голову Ковалев. — Ремень со звездой нацепил... Ты бы еще саблю наголо.
Голос у Ковалева был сердитый, лицо тоже. Это на него не похоже. Обычно он спокойный, выдержанный. В руках у командира — ремень. Булочка даже привстал с дерева: неужели выпорол?
— Ремень отдайте, — сказал мальчишка. — Куда я так?
— Без ремня хорош, — проворчал Ковалев, но ремень дал. Не со звездой, а свой — брезентовый.
— А теперь бегом в деревню. Да помни, что я сказал!
— Еще и бегом... — сказал мальчишка. — И шагом хорошо.
Свирепо затянул ремень на штанах, повернулся и вразвалку зашагал из лагеря. Рубаха на его спине вылезла из-под ремня, галифе полоскались, как паруса.
Булочка проводил мальчишку взглядом, повернулся к Ковалеву:
— В отряд просился?
— У нас не детский сад, — сказал Ковалев.
— Видать, боевой малец... Галстук в кармане носит. Красный.
Ковалев в упор посмотрел на Булочку. Тот опустил глаза и стал один за другим отправлять патроны в рожок автомата.
— Зачем привел ко мне? — спросил командир. — Домой надо было отправить.
— Дело, говорит, важное...
Ковалев подпоясался ремнем со звездой, посмотрел в ту сторону, куда скрылся мальчишка.
— Парень серьезный... — сказал он. — Не имею права. У меня тут отряд, а...
— ...не детский сад, — докончил Булочка. — А я бы взял... с испытательным сроком.
— Побрился бы, Булочкин, — сказал Ковалев. — Оброс, как медведь.
— Нельзя, товарищ командир, — улыбнулся Булочка. — Борода у меня для устрашения врага. Да и шило притупилось...
Утро занималось.
Над Долгим озером колыхался сизоватый туман. Небо было чистое. Высокие камыши окрасились в нежный розовый цвет. Всходило солнце. В прибрежной осоке всплеснула щука, и круги медленно разбежались по воде. На берегу озера спит деревня. Вот подал голос петух. Ему никто не откликнулся. Петухов и кур съели немцы. Остался петух с десятком куриц лишь у старосты.
В камышах, напротив огородов, притаились трое: два парнишки и рослая девочка лет шестнадцати. Они давно сидят тут. На их одежде, волосах — роса. Птицы не обращали на них внимания. Качаясь на тонких ивовых ветвях, они голосисто торопили восход солнца. Туман заклубился и отступил, оставляя в камышах белые клочья. Первый солнечный луч упал в озеро, и вода запылала, заблестела роса на траве.
— За мной — негромко сказала девочка.
Ребята поднялись и, отводя руками высокую цепкую осоку, двинулись за девочкой.
— Эх, хорошо бы наган... — сказал один паренек.
— Автомат бы лучше, — отозвался второй.
— Прикусите языки... автоматчики! — шикнула на них девочка.
Там, где они прошли, в прибрежной траве осталась чуть приметная волнистая тропинка.
Толстый человек в белой нижней рубахе, выпущенной поверх штанов, выдернул из железных скоб тяжелую дубовую перекладину, откинул два крюка. Дверь со скрипом отворилась. На крыльце еще не высохла роса. Лицо у толстяка было опухшее, редкие белесые волосы стояли торчком.
Оставляя отпечатки босых ног на влажных ступеньках, он спустился вниз, подошел к сараю. На крыше сидел рыжий петух и молча смотрел на него. Человек оглядел увесистые запоры на сарае, амбаре, облегченно вздохнул. На рассвете ему почудилось, будто кто-то бродит по двору, трогает замок. Разбудил жену, послал послушать, не балует ли кто-нибудь. Жена сказала, что все тихо. А он так и не смог глаз сомкнуть.
Толстяк открыл хлев, выпустил на волю пару розовых поросят. Они, хрюкая, заносились по лугу. Человек, почесывая под мышкой, с удовольствием смотрел на них.
— Руки вверх, господин староста! — раздался за спиной повелительный голос. Клацнул затвор. Толстяк поднял сначала одну, потом другую руку. Хотел оглянуться, но...
— Не шевелись!
Староста ссутулил спину. Голова ушла в плечи. Партизаны! Пальцы на его руках мелко задрожали. Он ожидал выстрела. Но пока не стреляли.
— Повесим? — совещались за спиной.
— Утопим в озере...
Голоса были совсем молодые. Староста скосил глаза, но никого не увидел.
— Гони оружие! — приказал тонкий, не мужской голос.
— Какое у меня оружие? — сказал толстяк. — Нету.
— Что в кармане?
Староста вывернул оба кармана. В траву упала табакерка, ключи. Немецкий карабин висел дома, за печкой...
— Будешь, гад, население притеснять? — звенел гневный голос. Руки у старосты перестали трястись. Он сглотнул и быстро заговорил:
— Видит бог, я для деревни всей душой... Заставили. С ружьем. Не по своей воле, видит бог... Кабы знал, да я бы...
— Народ обидишь — порешим, так и знай! И дом подожжем... Знаешь, кто мы?
Староста кивнул:
— Партизаны.
— Мы народные мстители... Уже трех старост ликвидировали. Не оглядывайся!
За спиной послышались торопливые шаги. Зашелестела трава. Три раза глухо что-то ударилось о землю. «Через забор перепрыгнули!» — сообразил староста.
Обернулся и увидел, как сквозь кусты к озеру бегут трое: два мальчишки и рослая длинноногая девчонка. «Сукины дети! — выругался староста. — Чтоб вам сдохнуть!» Бросился в избу, сорвал со стены карабин и, выскочив на крыльцо, выпустил в кусты всю обойму.
На выстрелы прибежали два полицая в немецкой форме и унтер-офицер. В руках немца — листовка: «Смерть фашистам!»
— Дрыхнете, дармоеды! — гремел на полицаев староста. — А меня чуть на тот свет не спровадили. Кто? Партизаны, вот кто! Еле отстрелялся... Сообщите в комендатуру!.. Нехай присылают подкрепление.
До партизан из отряда Ковалева дошли слухи, что в их районе действует неизвестная самостоятельная группа: совершает налеты на деревни, стращает старост. На телеграфных столбах расклеивают листовки;
«Бей немцев!» А сами не бьют. Судя по всему, у группы нет огнестрельного оружия. Захватили одного старосту в бане. Он в чем мать родила вырвался от них и сиганул через всю деревню к немецкой комендатуре. Подслушаны телефонные разговоры, старосты вызывают из Осьмино подкрепление. Жалуются, что партизаны не дают житья.
Ковалев, комиссар отряда Скурдинский и комсорг Виктор Никандров ломали головы в догадках: что это за группа?
— Народ отчаянный, — сказал Ковалев. — Несерьезный только. Если так будут работать и дальше, — провалятся.
— Надо наладить с ними связь, — предложил Никандров.
— Верно, — согласился Скурдинский. — Поручаем, Витёк, это дело тебе...
— Неплохо бы их в наш отряд, — добавил Ковалев. — Объединимся.
Виктору Никандрову шел двадцатый год. Он редактировал партизанскую газету, составлял антифашистские листовки. В тот же день он отправился на поиски таинственной группы. Подпольные связные докладывали: «Были в деревне, попугали старосту, расклеили на столбах листовки». В глаза никто партизан не видел. Одни говорили, что их пятеро, другие — десять человек. Действовала группа по утрам, когда все еще спали. Никандров установил, что за все время члены группы не сделали ни одного выстрела. Старосты в своих докладах начальству утверждали, что партизаны вооружены автоматами и гранатами. Но их слова на веру нельзя было брать. Дрожа за свою шкуру, изменники врали почем зря. Лишь бы охрану усилили.
С «группой» Никандров столкнулся вечером на берегу озера Самро. «Партизаны» сидели на плоту в камышах и варили какую-то похлебку. Маленький костер почти не дымил. Это были три подростка: Нина Хрусталева, Толя Лукин и самый маленький из них — белоголовый Коля Гаврилов. Тот самый, что просился в отряд Ковалева. На троих у ребят был один сапожный нож с черной ручкой и затвор от немецкого карабина. Этот затвор успешно сходил во время операций за пистолет. Виктор хорошо знал Колю Гаврилова, отца его, брата. Никандров работал в Столбове и часто бывал у Гавриловых дома. С Колей они осенними вечерами резались в шашки. Этот белоголовый парнишка тогда учился в третьем классе. Может быть, поэтому в представлении Никандрова Коля все еще был малышом. И когда зашла речь о «присоединении» самодеятельной группы к отряду, Виктор сказал, что Нину и Толю примут, а Коле придется малость подождать.