Здесь и разыскали его органы государственной безопасности. Советский суд воздал предателю по заслугам, приговорив его к длительному тюремному заключению.
Сбылись пророческие слова юных подпольщиков, брошенные перед казнью в лицо фашистским палачам и их прислужникам:
— Смерть нам не страшна... Мы умираем за Родину, за народ, и нас не забудут... На нашей могиле поставят памятники, а ваши — зарастут бурьяном...
Е. Поляков
МЕЖДУ ДВУХ ОГНЕЙ [12]
Памяти Коли Подрядчикова,
юного партизана Ленинградского фронта
Фронт фашистских войск под Ленинградом в первую осень войны не был сплошным. В нем оставались «щели». Зато дороги, ведшие к переднему краю, были покрыты сетью комендатур, полицейских постов, эсэсовских застав и патрулей.
В те времена между большинством недавно организовавшихся мелких партизанских отрядов и партизанским штабом в Ленинграде не было ни авиа, ни надежной радиосвязи.
Взрослый вряд ли проскользнет через сотни рогаток, расставленных фашистами на пути в окруженный Ленинград. Подростку гораздо легче. Сотни ребят — голодных, бесприютных, лишившихся родительского крова, часто и родителей — бродили по фронтовым и тыловым дорогам в поисках тепла и куска хлеба. Они в то время еще не вызывали у эсэсовцев и полицаев особых подозрений. Поэтому после долгих размышлений штаб отряда решил послать в Ленинград с донесением о тайне лаврухинского леса Колю.
Мальчик вызубрил дорогу наизусть. Обойдя стороной Каменск и соседний с ним районный центр Тосно, он должен был, миновав деревни Дедино, Ломша, Кулебяки, пересечь болото Ястребиный мох, чтобы где-то — у Красного Бора или Колпина — выйти к передовым частям советских войск. Никто в отряде не знал точно, где в те дни проходила передняя линия обороны Ленинграда и где целесообразнее перейти фронт. Приходилось полагаться на разум, мужество, сообразительность самого разведчика.
— План планом, — говорил Коле отец в ночь перед уходом, — но жизнь не впихнешь ни в какой план. А жизнь любит шутки шутковать, загадывать загадки. Многое тебе в пути встретится. Самому придется думать, решать каждый раз, как лучше.
Один ты у нас с матерью. Нелегко мне тебя отпустить. И командир говорил: «Не можем мы, Петрович, и не хотим тебя неволить, сам решай. Одно слово скажешь, пошлем в Ленинград другого...» Как, по-твоему, мне было в этом случае поступить, чтобы правильно, по партийной совести?
Стал я взвешивать. Пошлют, скажем, не тебя, а другого — Васю или Ксюшу, — так ведь и у них отцы, матери. И не в том еще вопрос; а кто из вас более подходящий, лучше послужит делу, кто надежней, взрослей сердцем.
Зачем идешь в Ленинград, знаешь, — продолжал, передохнув, Леонид Петрович. — Большое дело тебе доверено. Одни мы не можем уничтожить лаврухинские склады. Сам видел, какая там собрана сила. А склады обязательно надо уничтожить, потому что эти бомбы и снаряды враг будет бросать на наши дома, на наших людей. Опять же отряд сейчас на распутье. Здесь нам оставаться на зиму нельзя. А куда идти, где и как нам лучше действовать? И в других отрядах, надо думать, такое же положение. Разбрелись по лесам. Действуем пока что растопыренными пальцами, а надо, чтобы все были собраны в крепкий кулак. Война-то не на день и не на месяц. Как ни кинь, а без совета и помощи областного штаба нам не обойтись.
Скрывать нечего — идешь на опасное дело. Такое и не всякому взрослому впору. Выполнишь — принесешь большую пользу... Понимаешь ты мои слова, уяснил, что хочу тебе сказать?
— Понимаю, батя.
— Ну, а раз понимаешь, то как бы тяжко тебе ни было, через все пройдешь, преодолеешь. — Леонид Петрович помолчал. — Не забудь нашим из Ленинграда письмо отправить. Адрес знаешь. Успокой мать и сестру...
...Все это припомнилось юному разведчику, как только он открыл глаза. А проснулся он в полицейском участке, в старом сарае.
Чувство тяжести в груди — будто ее придавили камнем — прошло. Если бы еще в этом каменном сарае было чуть потеплее! От пола, застланного примятой соломой, на которой он лежал, тянуло сыростью и холодом. Он и проснулся от острого холода.
Не допустил ли он какой ошибки?
За два дня ни разу не зашел ни в одну деревню, людные дороги пересекал только в темноте. Он и в прошлую ночь лишь на несколько минут вышел на шоссе, чтобы по дорожным знакам определить, сколько еще осталось до Тосно. На несколько минут! Но их оказалось достаточно, чтобы наткнуться на врагов и оказаться под замком.
За окном светало. Коля приподнялся на локте, огляделся. Часа два назад, когда полицай толкнул его в этот полутемный сарай, он повалился на пол и сразу забылся в тяжелом сне.
Сквозь запыленное, устроенное почти у самого потолка узкое оконце пробивался слабый мутный свет. Привыкнув к скудному освещению, Коля разглядел потемневшие от сырости неоштукатуренные стены и не то Стол, не то верстак в углу, напротив окошка.
На верстаке кто-то лежал. Коля встал, подошел поближе. Свернувшись калачиком, на нем спал, укрытый старенькой поддевкой, мальчишка.
В первую минуту Коля обрадовался, — все-таки не один, но, вспомнив о своем задании, задумался. Никто на свете не должен знать, кто он. Товарищ может ему помешать. Однако надо бы узнать, с кем свела судьба. Может быть, парнишка тоже партизан? А может, его нарочно подсадили что-нибудь у Коли выведать? Такого маленького? Не похоже. Да и спать так здорово может только человек с чистой совестью.
Не раздумывая, он лег рядом, прижался к теплому комку и мгновенно снова заснул.
Вторично Коля проснулся оттого, что загремел засов. Скрипнула и чуть приоткрылась дверь, и какой-то человек, не переступая порога, молча швырнул на верстак, к их ногам, кусок хлеба. Дверь закрылась, опять загремел засов, и все стихло.
Коля соскочил на пол, потянулся и сразу почувствовал острый приступ голода. Взвесил в руке брошенный полицаем хлеб: не много на двоих, но все же еда.
Он стал бегать по сараю, приседать, прыгать, чтобы согреться. Коля надеялся, кроме того, что случайный сосед проснется от шума. Тогда можно будет разделить хлеб и узнать, что за паренек и как он сюда попал. Но мальчик, сладко похрапывая, лежал в той же позе и не думал просыпаться.
— Ну и сурок! — громко сказал Коля. — Вставай, есть будем!
Он потряс паренька за плечо. Тот, не открывая глаз, лягнул его ногой, обутой в огромный солдатский ботинок, и продолжал спать.
Коля посмотрел на тусклое оконце. Кончился еще один короткий октябрьский день, а он еще так далек от цели. Попался. Попался самым дурацким образом почти в самом начале пути. «Судя по тому, что уже вечер, я здесь не меньше двенадцати часов. Мальчишка, наверное, попал сюда еще раньше меня. Неужели он не успел за это время выспаться?»
Коля еще раз потряс паренька, но с тем же успехом. Тогда он сгреб его, снял со стола и поставил на пол, слегка придерживая, чтобы спросонок не упал.
Мальчик — на вид ему было лет двенадцать — почмокал губами, широко зевнул и равнодушно глянул раскосыми, удивительно черными глазами на Колю, точно видел его уже тысячу раз.
— Ну ты, брат, и мастер спать, — сказал Коля, — чистый сурок.
— Сам ты сурок, — миролюбиво обронил мальчуган, — а я не сурок, а чемпион.
— Чемпион? — усомнился Коля.
— Абсолютный, — так же равнодушно, без всякого хвастовства сказал мальчик. — В колонии все называли меня Азис-чемпион. Я могу спать сутки подряд.
— Здорово! — воскликнул Коля. — Здорово, если не врешь.
— Азис Ишанкуль никогда не врет, — серьезно сказал мальчик.
Коля разделил хлеб. Поели, разговорились. Азис неторопливо рассказывал:
— Таджикистан знаешь? Вот я оттуда. Отец умер, мамы нет — мачеха. Много спишь — бьет палкой, не спишь — тоже бьет. Дядя приехал, я говорю: «Не люблю, когда палкой бьют, убегу». Он говорит: «Из наших гор не надо бежать, нет лучше наших гор». — «Горы, — говорю, — хорошо, палка плохо». Дядя отвечает: «Всем людям на земле плохо, хорошо только на небе у Аллаха».