— Хорошо бы, товарищи, — сказала она, воодушевляя их своим одобрением, — на партийном собрании рассказать вам об этих ваших мыслях.
— Что ж, можно, — согласились в один голос Егоров и Акбулатов.
Пожелав им успеха, Ильдарская по винтовой лестнице поднялась в застекленную конторку мастера. Рахим-абзы Урманов и технолог цеха, наклонившись над синей калькой, о чем-то спорили.
— Приветствую вас. Ничего, занимайтесь своим делом, — сказала Ильдарская, глядя сверху на огромный, живущий сложной жизнью цех.
Суфия-ханум сопоставляла свои наблюдения с тем, что говорили Акбулатов и Егоров. Любовно работать над деталью… Сдавать ее своей совести… Заслужить право на именную работу… Это надо обдумать и поддержать!
Как только мастер Урманов освободился и подошел к ней, Суфия-ханум коротко поделилась с ним впечатлением от его доклада, рассказала о недавней беседе со слесарями и посоветовала Рахим-абзы перестроить свое выступление.
— Мне кажется, Акбулатов и Егоров нащупали важное звено, за которое и следует вам ухватиться в своем докладе. Я говорю об их мысли по поводу личной ответственности за деталь… И ставить такой вопрос надо не в узком цеховом масштабе. Ведь это одна из главнейших наших задач — воспитывать коммунистическое отношение к труду, — продолжала она, внимательно наблюдая за выражением лица Рахима-абзы.
Чем яснее становилось Урманову то, о чем с горячим убеждением говорила эта пользующаяся на заводе всеобщим уважением женщина, тем большим доверием проникался он к ее мыслям, тем все более светлело и разглаживалось его морщинистое лицо.
— Ведь у меня у самого давно уже являлись такие мысли… Теперь не понимаю даже, почему я упустил это в своем докладе. Да, горазда наша молодежь на новое. Спасибо и вам, что подсказали вовремя, — поблагодарил Рахим-абзы, непроизвольно переставив на столе красиво отполированную шестеренку.
После бессонной ночи с думами о Мансуре — проводы бойцов, заводской гул и скрежет металла. Трудно достался этот день Суфии-ханум! На улице она сразу почувствовала усталость, но сознание того, что она все же кое-что сделала сегодня, подняло ей настроение. Жадно глотая морозный воздух, она заспешила в райком, чтобы окунуться в новые дела.
Домой на этот раз она вернулась раньше обычного. На столе лежала записка Муниры:
«Мама, мы с Таней ушли в школу. Обязательно приходи на вечер. Обед — в духовке».
Суфия-ханум наскоро пообедала и переоделась. Когда она вошла в почти темный зал, торжественная часть вечера кончилась. Был освещен только занавес. Проходившую вперед мимо заполненных рядов Суфию-ханум окликнули.
— Садитесь с нами, Суфия Ахметовна! — позвала ее Таня Владимирова.
Сидевшие с ней девушки охотно потеснились.
На эстраде появился Хафиз Гайнуллин и, когда зал притих, звонким голосом объявил:
— «Золотая Звезда»! Произведение ученика десятого класса Наиля Яруллина. Участвуют учащиеся десятого класса: Мунира Ильдарская, Ляля Халидова, Наиль Яруллин, Хаджар Шамсиева, Хафиз Гайнуллин…
— Ляля исполняет мужскую роль, вместо Галима, — зашептала Таня. — Он так и не пришел, и Ляля заменила его, чтобы не сорвать спектакль.
Суфия-ханум молча кивнула головой: понимаю. Она ждала появления дочери на сцене с той повышенной тревогой, которую испытывают только матери. Ей чудилось, что и другие, вот, например, ее соседки-девушки, тоже волнуются сейчас за Муниру.
Началось действие.
Когда Наиль задумал пьесу о Золотой Звезде, он имел в виду реального героя, чей портрет висел в школьном коридоре. Но стоило пьесе попасть в водоворот совместного творчества, и участники ее понемногу отошли от действительного подвига Анвара Шакирова, и каждый по силе своего воображения дополнял и возвышал его образ.
Сколько искренности, сколько молодого задора и чистых стремлений было вложено в эту пьесу!
Конечно, наивная восторженность спектакля в исполнении этих юношей и девушек, которые, играя впервые, воплощали на сцене свою мечту, не могла ускользнуть от опытных глаз Суфии-ханум, и все же она смотрела его с увлечением. Откуда-то издалека возвращалась к ней ее молодость, молодость ее Мансура. На декорации — разрисованная на совесть дальневосточная тайга. Ляля, в форме пограничника, с винтовкой в руке, зорко всматривается в даль. Заложив пальцы в рот, она соловьиной трелью дает кому-то сигнал. Но на ее зов из-за ветвистых кедров быстро выходит не красноармеец, как этого ждут зрители, а санитарка с сумкой Красного Креста — Мунира. Она легко и уверенно движется но сцене. Суфия-ханум облегченно вздыхает, — теперь она уже не боится, что дочь провалится.