— Голодной курице просо снится, — негромко вставила Суфия-ханум.
— Уж и звенела я, уж и звенела!.. Петр Ильич руками машет, а я не улетаю, все кружусь да кружусь. Такой интересный сон, даже жалко было, что проснулась.
Пока Мунира одевалась, Ляля с увлечением рассказывала, как организовала сегодня ребят своего дома на субботник, чтобы помочь одинокой старухе Хадичэ запастись дровами.
— Работали мы дружно. За один час перепилили и накололи два кубометра дров! И я колола, таскала…
Последние слова Ляля произнесла так весело, с таким задором, что Мунира невольно залюбовалась подругой.
Через четверть часа они уже шли по улице с лыжами. Мунира была в белом костюме и такой же шапке. Ляля была в голубом.
— Знаешь, Мунира, — Ляля лукаво заморгала, — мы с Хаджар вчера долго придумывали тебе наказание.
— Мне наказание? За что?
— За то, что променяла друзей на этого голенастого франта Кашифа.
Мунира покраснела и рассмеялась:
— Не очень ли вы торопитесь с выводами?
— Он же тебя вчера провожал домой…
Но тут они отвлеклись, — навстречу шли Хаджар с Наилем, тоже в лыжных костюмах и с лыжами на плечах, — и разговор, к немалому удовольствию Муниры, принял другое направление.
Хорошо на Казанке зимой, даже в пасмурный день. А сегодня укрытая обильным снегом река разлеглась особенно просторно, каждая снежинка на ней искрится солнечным светом. По ту сторону белеют далеко-далеко уходящие просторы, на этой стороне — крутые обрывы, а по склонам увалов высятся одинокие сосны и вперемежку с ними темно-зеленые ели.
Насколько охватывал глаз, вдоль и поперек по снежной равнине неслись лыжники.
Вон там мелькают красные свитеры участников соревнований с большими номерами на груди и спине. Немного в стороне солидно скользит более взрослый народ, вы ехавший на прогулку, чтобы поразмяться и подышать свежим воздухом. Самые юные, с разноцветными бумажными лентами на шапках, возятся на вершинах и у подножия холмов — около естественных трамплинов. Когда они стремглав несутся по крутизне или подпрыгивают на трамплинах, ленты развеваются и трепещут, и кажется им тогда, что они похожи на каких-то крылатых батыров.
— Смотрите, смотрите! — показала рукой Хаджар, самая зоркая, на вершину крутого обрыва, — Это ребята из двадцать второй школы. Вон Надя Егорова, Таня Владимирова. А вон тот, что оперся на лыжные палки, — Володя Громов.
Ляля сложила руки рупором и закричала звонким голосом:
— На-дя! На-дю-ша-а!
Ребята с обрыва ответно замахали руками, потом стайкой понеслись по крутизне и, сделав резкий поворот, пошли легким, размеренным шагом.
— Эх вы, сони! — накинулись они на новоприбывших.
Ляля приняла вину за опоздание на себя и воспользовалась случаем повеселить ребят своим занятным сном.
Подошла еще группа, там были и Галим с Хафизом. Хафиз заранее договорился со всеми, и Галима встретили так, будто ничего не произошло. Но он был не так уж прост, чтобы не заметить во взглядах юношей и девушек ту скрытую холодность, что бьет прямо в сердце и отнимает душевный покой.
«Не простили и не простят!» Впервые в жизни Галим почувствовал себя недостойным своих друзей и товарищей.
Отчужденнее других держалась Мунира. Она долго — ему казалось, что нарочно долго, — прилаживала крепление, потом выпрямилась и стала тщательно натягивать перчатки, улыбаясь кому-то из подруг и явно избегая смотреть в его сторону. Какая пытка для его самолюбия! Однако он не удержался и сбоку, украдкой, взглянул на Муниру еще раз. Он не мог скрыть от себя, что Мунира, с опушенными инеем длинными ресницами, в новом лыжном костюме, который так к ней шел, красивее сегодня, чем когда бы то ни было. Галим наблюдал за ней с таким чувством, точно впервые видел ее.
Подъехала Таня Владимирова и поцеловала Муниру в розовую щеку, — он успел заметить, что при этом крохотный солнечный зайчик скользнул по подбородку Муниры и пропал — и даже это простое проявление девичьей непринужденности утяжелило его чувство внутреннего одиночества.
Если бы не Хафиз, который затащил его сюда чуть не силой, он и вовсе не решился бы появиться сегодня на Казанке.
Вчера сразу же после спектакля Хафиз зашел к Галиму, но не застал его дома. Сегодня утром он снова пришел.
В маленькой, четырехметровой комнатке, приспособленной под домашнюю «мастерскую», Галим чинил керосинку. Когда-то эта комната с тисочками, напильниками, ножовками и набором мелкого слесарного инструмента была предметом зависти всех мальчишек. Здесь Галим и Хафиз мастерили все необходимое для школьной фотолаборатории и метеорологической станции.