В тот же день он нашел под подушкой Галима растрепанную книжку. Открыл: «Палач города Берлина». Проглядел страниц двадцать и отложил.
— Да это же яд! — сказал он Саджиде-апа, следившей за ним пугливо расширенными глазами. Стало ясно, откуда на Кабане появились «пираты». Возможно, таких книг Галим прочитал немало.
После этого случая Рахим-абзы стал следить за тем, что читал Галим, хотя сам и не получил в свое время систематического образования. Стал больше покупать книг, и не только политическую и техническую литературу, как было до сих пор, а предпочтительно художественную. Тонкие книжки Галим не любил, просил «потолще», чтобы дольше не расставаться с героями. Книг на полках Галима прибавлялось, но Рахима-абзы точила одна тайная мысль, которую он и решился напрямик высказать писателям, когда те опять приедут к ним на завод. Рахим-абзы не мог примириться с тем, что до сих пор — так сказали ему в магазине — не написано еще романа о Ленине. А ему очень хотелось бы подарить такой роман сыну и сказать: «Здесь все правда, читай, Галим, набирайся ума и богатырского духа, учись у Ильича жить для блага родины и человечества».
На родительских собраниях Галима хвалили за твердость характера: скажет — сделает; говорили, что все дается ему легко. Не скроешь, родительскому сердцу приятно было слышать это. Но вместе с тем кое-что и не нравилось Рахиму-абзы. Что значит — все дается легко? В жизни-то ведь ничто не дается без усилий. Вот закружила парню голову легкая «шахматная» слава, он и запутался. А выпутаться мешают самолюбие и самоуверенность. Да, надо что-то сделать, чтобы это покрепче дошло до его сознания.
Рахим-абзы правильно понимал создавшееся положение, но как лучше помочь Галиму, еще не уяснил себе. И сейчас, торопясь поскорее все узнать и исправить, Рахим-абзы, разговаривая с сыном, горячился, а тот не находил еще в себе силы говорить начистоту. Это было мучительно для обоих.
— Ну, говори, сын, что ты там наделал, за что тебя сняли с руководства школьной спортивной командой? Почему ты пошел против товарищей и чуть не сорвал классу спектакль? — нетерпеливо повторял Рахим-абзы. — Почему ты не пошел на репетицию сразу же после того, как тебя позвали? — упорно добивался ответа Рахим-абзы.
Галим молчал. Когда Хафиз пришел к нему первый раз, Галим понял это так, что товарищи упрашивают его, и решил, что пойдет на репетицию лишь после того, как за ним придут еще раз, и тогда уже сыграет так, чтобы все ахнули. Однако никто за ним не пришел, и он сам пошел в школу. Но, услышав случайно в раздевалке о решении обойтись без него, он хлопнул дверями, а поздно вечером, после долгого блуждания по заснеженным улицам, взобрался по пожарной лестнице наверх и оттуда смотрел, как веселились его товарищи в ярко, по-праздничному освещенном зале. Он видел, как Мунира с разгоревшимися щеками улыбалась Кашифу, как взлетали ее тяжелые косы.
Именно сейчас, когда отец, сдвинув густые, как и у сына, брови, гневно расхаживал по комнате, ожидая от него немедленного, прямого ответа, Галима сковал стыд, — отец, конечно, высмеет его мелкое, пусть уже остывшее чувство уязвленного юношеского самолюбия.
Галиму было одновременно тяжело и жалко, что отец терзался по его вине, он порывался и все же не мог заставить себя рассказать отцу все то, что он перечувствовал и передумал за последние дни, оценивая по совести свои поступки, отгородившие его от коллектива.
— Когда будет общее собрание? — спросил Рахим-абзы после долгого молчания.
— На днях.
— А если тебя исключат из комсомола, что будешь делать? Думал об этом?
Галим потупил голову.
— Разве можно шутить такими серьезными вещами, как товарищество, комсомольская дружба? Эх, Галим, Галим! Вспомни, народ-то что говорит: одно полено и в печке не горит, а два и в степи не погаснут! Я так верил в тебя… Даже не поделился со мной. Утаил от отца.
Галим не нашелся что сказать, но в его круглых, широко, по-отцовски, расставленных глазах светилось искреннее чувство самоосуждения, и Рахим-абзы понял, что разговор не пройдет впустую.
8
Накануне комсомольского собрания Мунире снова стало хуже.
— Ты меня не уговаривай, я все равно пойду, — сказала Мунира, пришедшей навестить ее Тане. — Я ведь тогда, на лестнице, погорячилась, сказала лишнее, подлила масла в огонь. И скажу об этом.
— Но ведь ты лее сама говорила, что сердита на него.
— Это другое дело. Я и сейчас на него зла. Но некоторые предлагают не более не менее как исключить его из комсомола.