В палатке на носилках лежал раненый.
— Наскочил на мину, — пояснил санитар.
Мунира, надевая халат, распорядилась, чтобы сестры приготовили раненого к операции.
— Ой, какие красивые! Верно ведь, Мария Мансуровна? — Лиза вернулась с целой охапкой лесных цветов. — Я их поставлю на тумбочки.
Вдруг раздались хлопки близких автоматных выстрелов.
— Поди узнай, Лиза, что за шум.
Лиза, со свойственной ей беззаботностью, выбежала, расставив руки, словно желая обнять кого-то. И не успел опуститься за ней полог палатки, как над головой Муниры просвистели пули. В ту же секунду донесся пронзительный крик Лизы:
— Фашисты!
Отступающий враг, оставляя в советском тылу мелкие диверсионные группы, то и дело, нападал на наши вторые эшелоны, склады, обозы, медсанбаты. Предчувствуя свою гибель, враг зверствовал в припадке слепой мести.
Мунира выхватила из-за пояса браунинг. Отступая лицом к врагу, в палатку пятилась Лиза. За ней показался огромный финн.
Раздался треск автомата. Лиза присела на пол, тихо вскрикнув:
— Ой, мама!..
Пули свистнули где-то возле самого локтя Муниры. Финн вновь поднял автомат.
Мунира выстрелила. Сама не понимая, как это случилось, Мунира смотрела то на лежавшего ничком у двери недвижимого финна, то на дымящийся в ее руке браунинг.
— Лиза, милая! — опомнилась Мунира и бросилась к истекающей кровью девушке.
— Мария Мансуровна… — прошептала Лиза, — Ой, мама…
Глаза ее закрылись.
— Ма-ма…
Внезапно палатка — а в ней лежали в ожидании отправки в тыл тяжелораненые — занялась огнем. Но финнов удалось уничтожить. Мунира и подоспевшие врачи, санитары, сестры, не чувствуя боли от ожогов, выносили и выводили раненых из охваченной пламенем палатки. Когда был вынесен последний раненый, Мунира обессиленно опустилась на траву.
На другой день санбат жил своей обычной жизнью. Раненые были размещены в новой палатке, которую разбили вместо сгоревшей.
С утра тяжелораненых стали погружать в машины.
Отправкой раненых распоряжалась Мунира.
— Осталось еще одно место, — доложил шофер.
— Подождите! — И Мунира торопливыми шагами подошла к Лизе, лежавшей около окна.
У ее изголовья в снарядной гильзе стоял букет цветов. Лиза открыла глаза и, почувствовав, зачем пришла к ней Мунира, заговорила умоляюще:
— Не отправляйте меня… Я скоро поправлюсь. Я хочу остаться с вами!
Мунира ласково погладила ее по волосам:
— Ничего, ничего, поправишься, и опять будем вместе… Не волнуйся.
Под вечер в медсанбат явился боец в зеленом маскировочном халате. Он был ранен в руку.
— Разведчик Галяви Джаббаров, прибыл на три дня для текущего ремонта, — отрекомендовался он, протягивая свои бумаги, — Можно будет?
— Можно. Садитесь. Сейчас врач придет, — улыбнулась ему чернобровая санитарка.
— Хоть мы привычные ходить, но раз довелось попасть к вам, придется посидеть. Курить можно?
— Курить воспрещается.
— Ну… тогда будет скучно, как в палате лордов…
А газеты есть у вас?
— Есть.
Видно, понравилась Джаббарову эта чернобровая, он улыбнулся ей.
— На одну минуточку можно?
— На одну минуточку… можно.
— Мне, красавица, нужна бы сама военврач Ильдарская, — сказал Джаббаров негромко.
Веселое лицо чернобровой посерьезнело. Тогда Джаббаров, прикоснувшись здоровой рукой к ее локтю, доверительно зашептал:
— Знаете, красавица моя… по делу нужна она мне.
— Красавица ваша интересуется: по какому именно делу нужен вам врач Ильдарская? — насмешливо сморщив свой вздернутый носик, спросила чернобровая.
— Поручение есть к ней. От ее близкого друга.
— Дайте я сама вручу.
— Э, нет, красавица моя, велено в собственные руки. Заказное!
— Ну, если велено в собственные руки, вручай сам.
Вон она идет!
Шагнув вперед, Джаббаров поднес здоровую руку к козырьку:
— Товарищ военврач, разрешите обратиться.
— Обращайтесь.
—, От лейтенанта Урманова. Приказано вручить вам лично, в руки.
Мунира улыбнулась. Джаббаров осторожно передал пакет, поднес еще раз руку к козырьку и отступил на шаг назад.
— Спасибо, товарищ ефрейтор!
Джаббаров хотел было ответить по-уставному: «Слу жу Советскому Союзу», но осекся, размышляя, можно ли так отвечать в данном случае. Чернобровая заметила это и, закрыв рукой рот, чтобы не прыснуть со смеху, исчезла.
«Эх, — вздохнул Галяви, — кажется, уронили мы себя…»