Мунира вышла из палатки, спустилась к озеру и уселась под березой.
Две чайки скользнули к самым волнам и, взмыв в воздух, пропали из виду. Мунира долго смотрела им вслед, потом как бы очнувшись, вскрыла конверт. Оттуда выпало написанное рукой Галима письмо и маленький блокнот. В ожидании какой-то тяжелой вести Мунира вздрогнула.
«…Не нахожу слов, чтобы рассказать о своей радости и горе, Мунира. Нашелся мой фронтовой друг Андрей Верещагин. Ты не знаешь его истории. Тяжелораненый, он попал в руки врага. Его заковали в цепи. А он ночью порвал цепи, убил немецкого часового и бежал в лес. Чтобы не звенела двухметровая цепь, он две недели ходил с ней, намотав ее на руку. Так он и встретился с партизанами. И какое счастье! В этом отряде была Лида Звездина, давно, с начала войны, знавшая его. С Лидой мы встретились в тысяча девятьсот сорок первом году, после гибели нашей лодки. Это облегчило положение Андрея, партизаны оставили его в своем отряде. И — самое радостное — в этом отряде Андрей встретил… знаешь кого?.. Нашу Лялю! Нашу «дочь ветра»!»
— Ляля!.. Она жива!..
На глазах Муниры выступили слезы.
«…Ляля, как и Андрей, попала тяжелораненая, в руки врага (это произошло во время прорыва ленинградской блокады). Ее пытали, таскали из лагеря в лагерь, заставили вырыть себе могилу и расстреляли, негодяи.
Но могилу забросали кое-как снегом. В ту же ночь одна старушка, тамошняя колхозница, проходя мимо, услышала стон, откопала ее и притащила к себе домой. В течение пяти месяцев эта женщина, зная, что ей грозит смерть, тайком лечила Лялю и, когда Ляля выздоровела, отправила ее в партизанский отряд. Ляля называет эту старушку второй своей матерью. Послушала бы ты рассказы Ляли о ней!
Мунира, ты, конечно, помнишь другого моего друга — молодого рабочего, мечтавшего построить самоходный комбайн, Ильяса Акбулатова. Его уже нет… Фашисты живьем сварили его в железной бочке…»
Мурашки пробежали по спине Муниры. Ее начало знобить. «Живьем сварили в железной бочке!.. Да что же это такое!..»
Мунира живо вспомнила первый день войны, старый казанский парк и Акбулатова во всем белом. Как сейчас, Мунира видела его решительный взгляд, умное, волевое лицо… Каково будет бедной Наде, когда до нее дойдет эта ужасная весть? И чем только ответят проклятые фашисты за ее слезы?
Мунира с трудом дочитала письмо.
«…Акбулатов ничего не сказал врагам. Он предпочел ужасную смерть измене родине…
Перед уходом в разведку он оставил парторгу свой партбилет и этот блокнот. Я взял блокнот у парторга…»
Мунира прочла на первой странице:
«Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы были отда ны самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества» (Н. Островский).
Мунира очнулась, услышав чьи-то шаги.
— Мария Мансуровна, вас просит военный корреспондент Яруллин, — произнесла подошедшая сестра.
— Кто, кто? — Мунира не верила своим ушам.
— Военный корреспондент.
— Где он?
Наиль прохаживался вокруг палаток, подминая запыленными сапогами мягкую траву. При виде Муниры его смугловатое лицо просияло. Он побежал ей навстречу. Когда между ними осталось не более двух-трех шагов, оба остановились, вглядываясь друг в друга. Мгновенно каждый из них успел заметить, что они уже не те, какими были, когда расставались в Казани. Возмужалость — вот что заметила прежде всего Мунира в своем школьном друге. То же самое уловил и Наиль в ней и вспомнил тот вечер, когда Мунира, даря теплые перчатки, провожала его и Хаджар на фронт. После стольких путей Наиль встретил Муниру… «Живые встречаются! А Хаджар…» Спазмы стиснули ему горло.
Чуткая Мунира поняла, как трудно Наилю, и первая бросилась к нему.
— Наиль, дорогой! — поцеловала она его. — Да откуда ты?.. И почему ты так долго молчал?..
Торопливые полувопросы и такие нее торопливые ответы, улыбки на обветренных губах убедительнее слов говорили о том, как взволновала их эта встреча.
— А как Галим?
— Он там! — Мунира кивнула в сторону, откуда доносился гул орудий. В голосе ее чувствовались и гордость и беспокойство. — Ой, как много у меня новостей для тебя, Наиль, дорогой!
Где-то за палатками гудели подъезжающие и отъез жающие машины. А они стояли, держа друг друга за руки и ничего не замечая вокруг…
Штаб дивизии Ильдарского был километрах в тридцати впереди. Прощаясь с Мунирой, Наиль сказал, что завтра он попытается быть уже там, если за ночь штаб не перебросят куда-нибудь в другое место. Дорогой Наиля застиг короткий, но очень сильный дождь. Мгновенно все скрылось под водой, мягкая карельская почва быстро превратилась в месиво, и машина застряла, не доехав до ближайшей деревни метров триста.