Она забросала Муниру вопросами об отце, о здоровье матери. Та едва успевала отвечать.
Молодежь начала собираться.
Услышав голоса гостей, вышел из своей комнаты Рахим-абзы. В честь торжества он надел белую рубаху, подпоясался черным шелковым поясом, побрился до блеска на щеках, подправил усы.
Мунира знала из газет, что в день двадцатилетия Татарии его наградили орденом Трудового Красного Знамени.
— Поздравляю с наградой, Рахим-абзы, — сказала она.
— Спасибо, дочка. Спасибо и за то, что пришла.
Когда гости расселись, Ильяс разлил по бокалам искрящееся вино.
— Ну-ка, друзья, возьмите рюмки, — пригласил он. — Не пьете? Пустое! Это же голубиное молоко… приготовлено из сладкого меда. Так ведь, Саджида-апа?
— Так, так.
Рахим-абзы, держа рюмку, встал.
— Внимание, товарищи! Рахим-абзы просит слова, — повысил голос Ильяс.
Саджида-апа посмотрела на мужа:
— Ой, старик, да ты, никак, хочешь речь держать?
— Если будут слушать…
— Просим! Просим!
Рахим-абзы посмотрел на цветы, обвел глазами молодежь.
— Дорогие мои! — начал Рахим-абзы и, увидев, что Саджида-апа смахнула слезу кончиком платка, сказал — Не надо, мать. Мы должны быть счастливы, что дожили до такого дня…
Галим потупился.
— Галим! — обратился Рахим-абзы к сыну, — Ты вырос в Советской стране, ты — будущий защитник советского народа. Помни, что человек без родины — все равно что соловей без песни. Смотри служи честно. Будь смелым… Смелость — друг джигита.
Галим ответил негромко, но все его слышали:
— За меня, отец, тебе не придется краснеть.
Рахим-абзы расчувствовался:
— Спасибо, сын, спасибо. Поднимем первый тост за родину и Красный Флот.
Юноши опорожнили свои бокалы, девушки чуть коснулись их губами. Все разом оживленно заговорили.
Поднимались тосты за счастливую молодость, за дружбу, за учителей. Ильяс заиграл на своей «саратовской», приговаривая под ее аккомпанемент:
Скоро стол отодвинули. По комнате закружились пары.
Разгоряченные танцами, Галим с Ильясом вышли на балкон.
— Уезжаешь, брат, — сказал Акбулатов грустно. — Уезжаешь, — повторил он. — Трудно мне будет без тебя.
— Не горюй, — успокаивал его Галим. — Хафиз математику и черчение знает лучше меня. Он поможет тебе.
— А он не уедет?
— Нет, он остается в Казани, поступает на физико-математический факультет университета.
К ним подошел Наиль с веером Ляли.
— Что за тайное совещание? — спросил он.
В дверях балкона показалась Мунира.
— Вот где они, танцоры, бросившие своих дам.
Ильяс кивнул Наилю, и они ушли, оставив на балконе Муниру с Галимом.
Уже брезжил рассвет. Мунира, прислонясь к косяку двери, закрыв глаза, жадно вдыхала свежий ночной воздух. Предутренний ветерок чуть шевелил колечки волос на ее висках.
— Завтра в это время ты будешь далеко, Галим, — проговорила она тихо. Потом, помолчав, добавила еще приглушеннее — Ты же ничего не знаешь…
На балкон доносились звуки заливистого смеха. Кажется, это Ляля. Впервые Мунира позавидовала ей. Ляля счастливее ее: Хафиз остается здесь, они будут вместе.
Удивительны чувства восемнадцатилетней девушки. Вначале она смотрит на юношей как на «мальчишек», глаза ее любви пока закрыты. Она ходит рядом со своим счастьем, но не видит его и даже не догадывается о его существовании. Ей кажется, что оно должно прийти откуда-то издалека. Потом, сама не зная почему, начинает мучиться непонятной ревностью, все чаще и чаще с ней случается такое, что она то неожиданно плачет, краснеет, стыдится, то смеется, забыв все на свете, то вдруг загрустит, словно дикий гусь, которому лететь далеко-далеко Потом, на удивление и радость самой себе, она начинает понимать, что счастье — вот оно, рядом, в этом пареньке, к которому в ней вспыхнуло особенное чувство. Глаза ее видят острее, она обращает внимание на то, что раньше не замечала вовсе. Она готова часами смотреть на синее небо, на тихую рябь вечернего озера, на птиц среди густой листвы, на простенький полевой цветок. И кажется тогда девушке, что у нее вволю сил на любое дело, звезды с неба и те достала бы.
Галим смотрит на Муниру сбоку. Ресницы ее полуопущены, одна рука бессильно упала, другая лежит на перилах балкона.
В большой комнате все еще поют. Русские песни сменяются татарскими.