Мы познакомились много лет назад, на вписочной квартире. Это был странный вечер, знакомые приглашали своих знакомых, а те своих. Никто не знал, когда начался этот движ и когда закончится. Новые лица появлялись и исчезали со скоростью льда в бокалах. Оставалась лишь музыка и неразборчивый шум голосов, разбавленный сорокоградусным хохотом. Невозможно было разобраться, кто с кем пришёл, и я улыбалась всем: и друзьям, и тем, кого видела впервые. Например, ему. Он был с девушкой. Блондинка, от которой пахло чем-то сладким, смеялась без остановки. В прокуренной комнате звенел её голос, звенели бокалы в руках, и изредка звенел звонок в прихожей. Из тесного коридора вваливались новенькие с заготовленной улыбкой, скользили взглядом по моему платью и сливались с общим гулом.
Платье было чёрное, короткое и очень дорогое. В нём уживались плотный, гладкий атлас, кружево и матовый креп. Это было невероятное, сложное и совершенно непригодное для этого города платье. В желтоватом свете полуподвальных кабаков его складки казались сумасшедшими. Сидя в одиночестве на толстоватых, коричневых стульях безвкусных заведений я расправляла тонкие реснички кружева, лежащего на моих бёдрах. У нас с ними было кое-что общее: здесь наша красота была не к месту. Но какое это имело значение, если мне так нравилось прикасаться к нему взглядом и кожей. И я одевала его снова, не для других, для себя. Говорят, у одежды, а особенно у платьев, есть аура, которая задаёт настроение. Я в это верила и любила все свои платья, они жили в шкафу, на тонких плечиках и хранили нашу историю. Но это было особенным. Тем более там, в старой, деревянной двухэтажке, где с наступлением холодов, воду в ванной оставляют «на проток».
Я не помню, кем была произнесена первая фраза, о чём мы говорили и куда вдруг исчезли остальные. Он увёл меня, потому что короткому, наивному платью там было не место. Зима, холод, мороз и мы встретились на одной улице, тихой и пустой. Мои колени тут же обожгло.
Жидкий свет уличных фонарей растекался по сереющему небу. В их расплывчатых кругах вспыхивали и гасли искорки сыпавшегося с неба серебра. Дыхание от холода перехватило, я беспомощно уткнула нос в шарф и на его ворсинках в минуту вырос иней. Кто придумал, что глаза на морозе не мёрзнут, тот, наверное, никогда не бывал на севере.
В его руках чиркнула зажигалка, а на моих появились варежки. Я мёрзла каждый раз, выходя из дома. К холоду нельзя привыкнуть, можно лишь терпеливо его прощать, надвигая пониже шапку.
— А всё-таки хороший был вечер. — подумала я.
— Закажу тебе машину. — сказал он.
— Не надо, я тут неподалёку живу. — хотя в такие зимы нет ничего достаточно близкого. Время около четырёх утра, на улице ни души, и мне совсем не хотелось, чтобы он посадил меня в такси и отправил домой. Я повернулась и пошла по нетронуто белой, пустой дороге. Пинала снежинки острыми носами высоких сапог. Тоже чёрных, конечно. Оставляла тонкие, петляющие следы и ждала, когда он догонит. Сумасшествие притягивает, это факт.
— Надеюсь, речь идёт о соседнем подъезде?
— Мой подъезд на Тихонова, у «Темпа».
— Сумасшедшая. — подтвердил он мою догадку, а потом подошёл вплотную, насколько это позволили сделать тяжёлые куртки, и поцеловал.
Чтобы я сделала, если бы теперь могла изменить прошлое, спустя столько лет, слёз и истерик? Снова надела бы то дорогое, нелепое платье и вызвала такси. В каждом следующем моменте допустила бы ровно те же ошибки. А значит, некого винить в том, что я сейчас в этом кресле.
Чувство возможной утраты стёрло то плохое, что случилось между нами и в последнюю ночь, лёжа на его груди, заклинала луну, заглянувшую в не зашторенное окно, чтобы она сохранила нас двоих. Никогда не была суеверной, но у меня не было других союзников, и я взывала с мольбой о помощи ко всему, что сильнее. Чувства к нему, всё это время балансирующие между слепой приверженностью и ненавистью, наконец определились и застыли.
Вероятно, нас ждало счастливое будущее, а, может, и нет. Я не знала, что будет дальше. Не понимала ровным счётом ничего — ни того, что происходит сейчас, ни того, что свершится после. Записи в моих ежедневниках резко обесценились. Последний спланированный день был отмечен этим билетом на самолёт, а дальше пугающая пустота, которую мне нечем заполнить. Обведённые в кружочки даты дней рождений и встреч перестали что-то означать. Места и названия выставок, семинаров, скрупулёзно перенесённые в заметки, — пустое. Похоже, планы — привилегия спокойной, размеренной жизни. А сейчас бесконечное и тревожное ожидание, жажда новостей и трепет перед ними.