Сергей Соломатин
Орос. Часть первая
Орос
Часть первая
Дело не в дорогах,
которые мы выбираем,
а в том, что внутри нас
заставляет выбирать
нас наши дороги.
О.Генри
1.
Мы лежали на траве, молча вглядываясь в звёздное небо. Прохлада весенней ночи мягко покусывала нас за локти и коленки. Пора было уже идти по домам, но в такие моменты не хотелось ничего, кроме как неподвижно лежать и безотрывно смотреть на громаду открывающейся перед глазами Вселенной. Мысли о предстоящей через пару месяцев поездке не давали мне покоя.
– Слушай, а поехали со мной?! – сказал я.
– Зачем? – Василич повернул ко мне своё простое, но полное в эту минуту туманных мечтаний, лицо.
– Ну, поступишь там в городе в какой-нибудь институт, будешь изучать звёзды, раз они тебе так нравятся.
Василич усмехнулся и молча несколько секунд продолжал вглядываться в черноту ночного купола, оставив вместо ответа на лице лишь снисходительную улыбку.
– Нет. Не хочу. Мне на них и смотреть достаточно, – сказал он после своего задумчивого молчания.
– Разве не интересно тебе? Ведь так красиво! Интересно же изучать то, что нравится.
– Именно, что красиво. А красота со знанием какое родство имеют?! И от того, что я буду о них больше знать, они красивее не станут!
Василич помолчал несколько секунд, глядя в испещрённую будто сахаром пустоту ночного неба.
– Я про Люську свою тоже сначала так думал, – продолжил он. – Мол, вот бы узнать её получше, ведь такая красивая!.. А теперь вот думаю, что лучше б просто так на неё и любовался со стороны до сих пор. Она бы и до сих пор для меня была самая красивая. Мне кажется, красивым что-либо делает в том числе неизвестность. Загадка, понимаешь?..
– А сейчас-то что? Вроде ведь и уродства не прибавилось у неё…
– Да, не прибавилось с виду-то. А вот узнал я её получше, и все её недостатки стали мне вдруг глаза мозолить. С виду-то и не видать ничего, на красоте не сказывается, но как вспомнишь характер её стервозный, так и красота будто затмевается вся, и смотреть на эту её "красоту" уже и не хочется.
– А всё равно, статная она у тебя баба! И ей, кстати, в городе жить было бы интереснее…
– Да мне б вот если б кого-нибудь не такого статного, а чтоб лучше лежала б вот так вот рядом со мной здесь ночью и звёздам дивилась бы. А то ведь одни цацки на уме, да тряпки… А насчёт жизни в городе, это ты не прав. Ей лучше быть королевой на селе, чем посредственностью среди равных. Ведь в городе её сразу другие заслонят, которые кроме красоты ещё и мозги какие-никакие имеют, да опыт.
Василич отвернулся, пытаясь даже в темноте скрыть своё отвращение.
– Она у тебя даже на Памелу Андерсон похожа, – усмехнулся я.
– На кого?
– Ну, голливудская актриса такая. Фигуристая, как твоя.
– Эх, ты… Фигуристая. Не в фигуре дело, когда о красоте толкуешь. Ну ничего, повзрослеешь, поймёшь.
Мы долгое время потом сидели молча, наслаждаясь тишиной. Я даже закрыл глаза, пытаясь представить себя в абсолютной пустоте ночного пространства, где нет ничего и никого, кроме меня. Поскрипывал лишь скворечник, раскачиваясь на своём деревянном шесте от лёгкого ветерка. Я открыл глаза и наблюдал за ним, пытаясь втиснуть его в своё опустевшее внутреннее пространство. На фоне звёздного неба он казался чем-то нереальным, будто пририсованным в фоторедакторе к идиллической картине вселенской пустоты. Он объединял два мира: огромный изначальный неизвестный мир Космоса, и такой до боли знакомый мир, созданный руками и гением человека; мир искусственный, неестественный по своей сути, и мир таинственный, почти не реальный для человека, и потому безумно прекрасный.
– Я просто думаю, – прервал мои ментальные практики Василич, – что чем меньше ты знаешь о чём-то, тем более это что-то кажется тебе прекрасным. Поэтому и боюсь я про звёзды читать. Они мне в своей неизвестности возможно только прекрасными видятся, а как начну их изучать, так и станут они для меня лишь частицей научного знания, лишённого этой самой притягательной неизвестности. И смотреть на них для меня уже будет не таинством, а практической обыденностью. Получается, что чем меньше ты знаешь о чём-то, тем оно прекраснее тебе кажется.
– Вот это ты красиво сказал, – ошарашенно произнёс я, пытаясь разглядеть серьёзное в тот момент лицо моего друга. Я не видел его, но знал, что сейчас он серьёзен. На подобные темы он шутить не умел.
Иногда Василич будто сбрасывал с себя маску деревенского простака и превращался в какого-то профессора, умеющего складывать слова в такие предложения, какими не могли разговаривать даже учителя в нашей школе. Я не понял смысла сказанного, но красота формулировки убедила меня в правдивости этого.