– Ну садись, Коль, садись!.. – нетерпеливо сказал он, подвинувшись на скамье и освобождая мне место рядом.
Василич в тот вечер необычно много даже для самого себя улыбался и смеялся, когда мы по очереди делились с ним впечатлениями от созерцания бездонного космического пространства. Было видно, что ему очень не хватало человека, которому бы он мог открыть то, что чувствовал в такие моменты, которому мог бы свободно выговориться, с трудом, впрочем, подбирая слова, используя для выражения чувств в основном междометия, и стесняясь оттого, что не мог подобрать слов для того, чтобы выразить эти свои эмоции. Василич сразу принял меня как человека схожих взглядов и с тех пор берег нашу дружбу как самое ценное сокровище, боясь потерять её, потому что в этом случае не имел бы надежды отыскать её вновь.
Со всем остальным миром наше село соединяли две дороги, одна из которых ещё сохранила некое подобие твёрдого покрытия, а другая изначально была грунтовой и, на взгляд местных властей, не нуждалась ни в каких усовершенствованиях. Она вела куда-то на север через бесконечные просторы степи, сливаясь через пару десятков километров с просёлочной асфальтовой дорогой, которая в свою очередь ещё через двадцать пять или тридцать километров впадала в большое шоссе. Думаю, что такая удалённость от основных транспортных артерий и крупных населённых пунктов была основной причиной того, что та часть населения нашего посёлка, что считали себя его коренными жителями, никогда не покидала его пределов более чем на пятьдесят километров. Автобус до районного центра, откуда уже можно было добраться до областного, ходил два раза в неделю, однако желающих уехать на нём было не много. Теперь я понимаю, что эта самая удалённость и послужила причиной для развития у местных жителей жуткого страха перед чем-то новым, будь то новые люди, новые места или возможность какой-то новой жизни.
С южной стороны недалеко от деревни был большой овраг, внизу текла небольшая речка. На другом берегу, сразу по окончании течения воды, начинались бесконечные лесные просторы, а так как на нашем берегу лесов не было вообще, то эту маленькую речушку я воспринимал как границу между двумя огромными царствами – царством леса и царством степи – спорившими между собой за территорию. Трудно было поверить, что такая скромная по размерам речка столько веков, а может быть и тысячелетий, служила пограничником, который, однако, не служил ни той, ни другой стороне. Она была неподкупным стражем, в задачу которого входило молчаливое безоговорочное разделение двух миров между собой без права вторжения на чужую территорию с той или другой стороны. Трудно было поверить и в то, что такая крохотная по масштабам местности речушка смогла, пусть и с течением веков и тысячелетий, создать такой огромный обрыв высотой около сотни метров. Наш берег был значительно выше, поэтому казалось, что где-то внизу, по дну реки, проходит разлом земной тверди, и две тектонические плиты, каждая со своим миром на поверхности, сходятся именно здесь. В этой битве двух царств, видимо, в своё время победила степь, и теперь горделиво возвышалась над лесным царством – соперником, побеждённом в длительной многовековой войне.
Учитель географии в нашей школе всё то время, что преподавал у нас этот предмет, твердил о том, что наш ландшафт и наши природные условия уникальны, что нам выпали карты жить на границе двух природных зон, и что он, будучи заядлым путешественником, поколесившим в своё время не только по всей стране, но и за границей, никогда и нигде не видел ничего подобного. «Но какой же парижанин будет удивляться Эйфелевой башне?!» – любил говорить он, когда мы на все его эти слова лишь молча закатывали глаза и принимались считать мёртвых мух на потолке. Для всех нас всё это было настолько обыденным и привычным, что удивляться всему этому было просто смешно. И только я, с чувством внутреннего упоения слушая его рассказы о путешествиях, других странах и нашей уникальной природе, продолжал про себя сочинять эту странную сказку о двух царствах, воюющих испокон веков за границы сфер влияния.
В том месте, где мы любили наблюдать с Василичем за звёздным небом, на самом краю этого обрыва, несколько лет назад кто-то воткнул в землю трёхметровый шест, на верхушку которого повесил обычный деревянный скворечник. В этом таинственном, как я его себе представлял, месте, на границе двух миров, он выглядел одиноким пограничником, оставленным здесь блюсти негласное мировое соглашение между ними. И я всегда находил его не вписывающимся в окружавший ландшафт. Он казался чужим в этом ветренном мире, и птицы залетали сюда только в поисках временного укрытия. Куда логичнее было бы поставить его на другом берегу, в лесу, где птицы жили постоянно, однако его «служба», видимо, должна была проходить именно здесь, на чужбине, овеянная холодом просторов. Даже птицы, иногда залетавшие сюда в поисках временных гнёзд, вероятно, чувствовали себя неуютно на этом отшибе и никогда не оставались здесь дольше, чем на одну ночь. Он стоял здесь, почти всегда пустой и одинокий, и никто никогда не обращал на него внимания, будто он был неотъемлемой частью этого пустынного огромного пространства, оставляя его доживать свой век среди бескрайних просторов своего тихого пустого одиночества.