— Нет. Я просто подумала… Он ведь не со мной хотел тогда повидаться. И посоветоваться. Скорее с тобой или с вашей мамой. А во время нашего с ним свидания все получилось так глупо!..
— Вряд ли у нас с мамой получилось бы лучше.
— Неправда! Все было так плохо… Я просто тебе не рассказывала… Мы с ним не знали, что сказать друг другу. Он казался мне совсем чужим, нет, не чужим, а другим, совершенно переменившимся, взрослым. Понимаешь, взрослым мужчиной. Ведь когда мы еще жили здесь, все вместе, он был совсем мальчишкой… И он мне сказал, что мы с ним, вероятно, никогда больше не встретимся, но это совсем не страшно и не огорчительно, как будто мы — совершенно незнакомые люди, встретились случайно и тут же расстались… И еще он сказал, что мы… что никто из нас, ни он, ни я, никогда больше по-настоящему не вернется домой. И он… — Но тут Пьера не выдержала: голос ее, и без того звучавший все тише, сорвался в рыдание. — Господи, как все это странно, как глупо! — Она задыхалась от слез. — Ох, не обращай на меня внимания, Лаура. С тех пор как я приехала домой, я все время плачу… Это сейчас пройдет.
Лаура растерянно гладила ее по плечу, стараясь успокоить, и Пьера довольно быстро взяла себя в руки и, когда в комнату вошел Эмануэль, с улыбкой пошла ему навстречу.
Он, правда, сразу догадался — скорее по лицу Лауры, а не Пьеры, — что между девушками происходит какой-то серьезный разговор, и, сославшись на неотложные дела, стал подниматься к себе, задав по дороге лишь один вопрос:
— Что-нибудь есть от Итале?
— Да. Письмо, которое он написал почти два месяца назад еще в Ракаве.
— Я через минуту вернусь и прочту.
Через некоторое время, услышав, что Пернета разговаривает с девушками, Эмануэль решил, что Пьера достаточно оправилась и уже можно спускаться. Но что так расстроило бедную девочку? Ей, конечно же, не терпится поскорее сыграть свадьбу. И к чему эта дурацкая мода на длительный «испытательный срок»? Эмануэль, спускаясь по лестнице, крикнул нарочито бодрым тоном:
— Эй, женщины! А где же обед?
— Еще минут десять потерпи, дорогой! — откликнулась Пернета.
— Ждать? Три женщины в доме, отличный повар, а обеда вовремя нет! Тьфу! От вас почти так же мало толку, как от чиновников в городском магистрате. Ну что ж, посмотрим, что было нового в Ракаве полтора месяца назад.
Когда он прочитал письмо от Итале, Лаура подала ему второй конверт.
— А это кому предназначено, дядя?
— Разумеется, Гвиде. Я же не из Валь Малафрены!
— Между прочим, там написано «Партачейка»!
— Ну, это всего лишь адрес почтового отделения.
— Так, может, ты его вскроешь? Вдруг оно для тебя? И тогда папе не придется посылать сюда верхового, чтобы передать его тебе. А если это касается нашего имения, так папа же все равно будет с тобой советоваться, верно?
— Вот практичная женщина! — воскликнул Эмануэль. — Ну хорошо. — Он осторожно, даже неохотно вскрыл письмо и углубился в чтение.
Пьера напряженно наблюдала за ним; ей, как и всем прочим, страшно хотелось узнать, что в этом письме, но по лицу Эмануэля ничего прочесть было невозможно. Первой не выдержала Пернета:
— Ну, что там?
Он недоуменно посмотрел на нее и пробормотал:
— Погоди, дорогая, дай мне дочитать.
Снова воцарилось напряженная тишина. Эмануэль дочитал письмо, аккуратно свернул его, потом снова развернул и уселся с ним в кресло у окна.
— Новости неважные, — промолвил он наконец. — Это касается Итале. Он здоров. Но, кажется, арестован. В общем, знают они довольно мало.
— Прочти! — потребовала Пернета, не двигаясь с места. Лаура и Пьера тоже будто приросли к полу.
— Вообще-то оно предназначалось Гвиде… — сказал Эмануэль, но, посмотрев на них, стал читать:
«Господин Сорде, позволю себе назваться другом Вашего сына, Итале Сорде, ибо имею наглость просить Вас об одном одолжении: не могли бы Вы сообщить, имели ли Вы какие-либо вести от Итале с середины ноября? Может быть, у вас есть иные подверждения или же — Господи, помоги! — опровержения слухов о его аресте, которые дошли до нас? Мы узнали, что Итале был арестован вместе со своим юным помощником, также приехавшим из Красноя, и оба они еще в ноябре были осуждены Верховным судом провинции Полана. Сперва мы этим слухам не поверили, они казались нам совершенно безосновательными, но впоследствии мы получили довольно подробный отчет об этом от человека, которого считаем вполне надежным. Он недавно приехал в Красной из Ракавы и утверждает, что Итале и его друга обвинили в нарушении общественного порядка и приговорили к пяти годам тюремного заключения. Если это правда, то они, скорее всего, находятся в тюрьме Сен-Лазар в Ракаве, где обычно и содержатся государственные преступники. Мы не имели никаких известий от Итале с шестого ноября, но точно знаем, что все письма, отправляемые в восточные провинции и приходящие оттуда, перлюстрируются и могут вообще не дойти до адресата. Насколько нам известно, в центральных областях и на западе почтовые отправления, как правило, не подвергаются столь жестокой цензуре, однако это правило в любой момент может быть изменено. Как Вам, должно быть, известно, у Вашего сына здесь много друзей, которые от всей души желали бы быть ему полезны и поддержать его в час свершения столь чудовищной несправедливости, однако же, пока вышеназванные факты не подтвердятся, мы решили последовать совету одного мудрого человека, который очень хорошо знает политическую ситуацию в восточных провинциях. Этот человек советует нам подождать, ибо в настоящее время попытка прямого вмешательства или частной апелляции может принести больше вреда, чем пользы. Очень прошу Вас, сударь, напишите мне, если у вас имеются какие-либо благоприятные или хотя бы более достоверные сведения об Итале. Молю Господа, чтобы он поддержал его в трудный час, ибо Ваш сын и мой друг — человек в высшей степени благородный и честный. Я совершенно уверен в полной его непогрешимости и надеюсь, что неизменная любовь и верность друзей послужат ему опорой.
Всегда готовый служить Вам,
Томас Брелавай.
Красной, 2 января 1828 года».
Эмануэль свернул письмо и сунул его в конверт с задумчивым и растерянным видом.
— Этот Брелавай, похоже, очень порядочный человек, — промолвил он наконец. — По-моему, Итале довольно часто о нем упоминал?
— Да, они вместе учились в Соларии, — подтвердила Лаура. — Брелавай заведует в журнале финансовыми вопросами. — Голос ее звучал довольно спокойно, зато Пернета, потрясая в воздухе кулаками, вскричала в отчаянии:
— У меня никогда, никогда не было своего собственного сына! Только Итале!
— Прекрати, Пернета! — довольно резко оборвал жену Эмануэль и отвернулся к окну. Лаура пыталась успокоить тетку. Она ни разу в жизни не слышала, чтобы Пернета так кричала. Эмануэль был оглушен и полученными известиями, и криками жены. Ему казалось, что внутри у него что-то сломалось и все силы разом его покинули, даже позвоночник больше не держит тело. На Пернету он смотреть боялся.
Пьера подошла к нему, встала рядом, взяла за руку, заглянула в глаза. Он заметил, что она очень бледна.
— Если мы поедем назад вместе с вами, — сказала она, — то я лучше сразу предупрежу нашего управляющего, чтобы он не ждал нас с Лаурой.
— Да, ты права.
— Он наверняка все еще на мельнице. Я быстро сбегаю и минут через десять вернусь.
Пьера убежала, легкая, быстрая, и Эмануэль, даже пребывая в горе и смятении, не мог не восхищаться этими девочками: обе держали себя в руках, обе были настроены спокойно и решительно. И это при том, что Лаура, как он отлично знал, сражена страшными новостями о любимом брате; что же касается Пьеры, то она всего четверть часа назад уже плакала о чем-то… С этими девицами всегда так, думал Эмануэль: нервничают, суетятся, но, когда приходит час испытаний, становятся тверже стали. А вот у них с Пернетой выдержки не хватило; у него так просто руки опустились… Эмануэль устало сел в кресло и еще раз перечел оба письма — просто чтобы заставить себя хоть что-нибудь сделать. Однако все сделали и устроили Лаура и Пьера, и через несколько часов Эмануэль оказался наедине с братом в библиотеке родового поместья Сорде на берегу озера Малафрена.