ЧАСТЬ I
ИЗГНАННИКИ
Глава 1
Горы остались далеко позади, за холмистыми равнинами и полноводными реками юго-запада. Позади остались и долгие, то сумрачные, то солнечные, дни путешествия. Почтовый дилижанс полз по провинции Мользен; по обе стороны от дороги раскинулись пустоши, тускло золотившиеся под серо-голубым августовским небом.
— До Фонтанасфарая еще километров восемь, — сообщил смазливый щеголеватый кучер. — Великая герцогиня каждый год в августе туда на воды ездит.
— А до столицы сколько? — спросил у него молодой провинциал, ехавший на крыше кареты.
— Километров двадцать. Да половину пути на тормозах спускаться будем. Так что Западные ворота, скорее всего, только к вечеру и увидим.
Лошади, серые тяжеловозы с лоснящимися боками, тащили карету без видимых усилий, неторопливо, один за другим оставляя позади верстовые столбы. Итале надвинул на глаза шляпу, чтобы не слепило теплое утреннее солнце, и задремал. Высокая карета мерно поскрипывала и покачивалась.
— Деревня Кольпера, — объявил кучер. Кольпера являла собой несколько домишек, притулившихся у дороги на склоне высокого холма.
— Тут, похоже, овец разводят, — заметил Итале.
— Господи, мне-то откуда знать? — с подчеркнутым равнодушием отвечал кучер. — Я ведь человек городской. — Он всем своим видом давал понять, что какие-то там овцы ему совершенно неинтересны. Итале, смутившись, сел поудобнее, вытянул ноги и стал пристально всматриваться в дальние пустынные склоны холмов, где, как ему показалось, точно белые тени облаков на рыжевато-коричневом фоне, виднелись отары овец.
В Фонтанасфарае царила прохлада; это был богатый город, расположенный довольно высоко в предгорьях. Те пассажиры, что ехали внутри дилижанса, отправились завтракать в придорожный ресторан; а Итале, наотрез отказавшийся хотя бы взаймы взять денег у дяди, а из дому прихвативший всего двадцать крунеров, да и то при условии, что долг этот непременно вскоре вернет, купил в булочной пирожок и съел его в парке под тенистым вязом, разглядывая щегольские повозки, проезжавшие по улице Гульхельма. Заглушить голод так и не удалось. Вдруг сквозь ажурную листву он заметил изящный заграничный фаэтон, запряженный парой гнедых. В фаэтоне виднелся белый зонтик, из-под которого выглянуло на миг длинное лицо, которому отвислые губы и усталые глаза придавали весьма брюзгливое выражение; лицо это показалось Итале настолько знакомым, что он чуть не поздоровался с проезжавшей мимо дамой, точно с какой-нибудь далекой родственницей… Белый зонтик вскоре превратился в крошечное пятнышко среди уличной пестроты, и Итале встал, смахнув с жилета крошки. «Ну-ну, значит, это и есть великая герцогиня», — догадался он, и ему отчего-то стало грустно; он вдруг почувствовал себя маленьким и ничтожным.
Кучер сменил лошадей, и дилижанс снова тронулся в путь, взяв нескольких новых пассажиров. Одного из них Итале приметил еще на улице Гульхельма: он раскланялся с великой герцогиней, как со своей старой знакомой. Это был молодой человек, чрезвычайно элегантно одетый, с бледным, красивым, но несколько тяжеловатым лицом. Он тоже предпочел ехать на крыше кареты и вскоре сам затеял с Итале разговор, держась при этом так просто и дружелюбно, что наш провинциал вскоре позабыл о своей личине «загадочного и умудренного опытом» путешественника и с удовольствием принялся болтать с попутчиком, хотя все еще немного дичился и больше слушал, чем говорил. Это, впрочем, явно нравилось его собеседнику, речи которого его прежние знакомые, кстати сказать, обычно не очень-то жаловали. Испытывая взаимное расположение, молодые люди, естественно, представились друг другу: Сорде, Палюдескар. Некоторое время они ехали молча, и каждый про себя расценивал происхождение и знатность нового знакомца. Итале пытался вспомнить, насколько знатен аристократический род Палюдескаров; а тот в свою очередь думал, что этот юный коммонер из далекой провинции кажется человеком вполне воспитанным и приличным, хотя шляпа у него и имеет такой вид, словно он ею рыбу ловил. Особенно Палюдескару нравилось то, что этот провинциал не скрывает своей неосведомленности и слушает его разглагольствования развесив уши, а потому наверняка никогда и не сможет вывести его на чистую воду. Итак, один с удовольствием говорил, а второй с удовольствием слушал, и оба были благодарны друг другу.
В пять часов карета взобралась на вершину холма, и Итале наконец увидел обширную долину, далекую цепочку гор на востоке и светлую полосу реки Мользен, в излучине которой, окутанный дымкой и освещенный низким закатным солнцем, лежал Красной. От пригородов столицы их теперь отделяло всего несколько километров. Бледные холмы, оставшиеся позади, были окутаны тишиной; бледное небо над головой вздымалось невесомым куполом. А столица впереди, в своей просторной долине, согретой лучами солнца, будто спала, прекрасная и невыразимо спокойная. Палюдескар улыбнулся и с видом собственника глянул на побледневшего Итале, напряженно всматривавшегося куда-то в даль.
— Это ведь Рукх? — спросил Итале, указывая на массивное здание, видневшееся в голубоватой дымке и будто нависавшее над юго-западной частью города.
— Точно. А вон Синалья — на границе того зеленого пятна, видишь? Это парк Элейнапраде.
Дворец Синалья был основной резиденцией правящих ныне великих герцогов; короли же Орсинии жили прежде во дворце Рукх.
— А это, должно быть, кафедральный собор… — сказал Итале, и голос его сорвался, так прекрасны были золотистые шпили, вздымавшиеся над тенистыми улицами столицы и являвшие собой как бы средоточие времен и событий.
— Да, это наш собор, — подтвердил Палюдескар, — а южнее Речной квартал, там из порядочных людей почти никто не живет; зато в Старом квартале — он к северу от собора — таких больше всего. Похоже, и мой дом отсюда виден… Нет, не уверен. А вон здание Оперы — купол над рекой, видишь? — Но вскоре карета спустилась с холма, оказавшись в узком ущелье, и великолепный вид скрылся из глаз.
Когда столица вновь явилась взору путешественников, она была гораздо ближе, и разобраться в сплетении улиц оказалось сложнее. Но дорога продолжала петлять по холмам, и в последний раз они увидели Красной целиком, когда долину уже начинали окутывать сумерки, а восточные холмы почти утонули во мгле. Впереди сквозь серую пелену мерцали первые огни ночного города. В Колоннармане они поменяли лошадей, поужинали и в сгустившихся сумерках снова тронулись в путь. Вечер был теплый, карета легко катилась по гладкой дороге; впереди, в туманной дымке все ярче светилось зарево городских огней. Возбужденные теплым вечером, легким ветерком и приближением столицы, ждавшей их впереди, молодые люди разговорились со всей откровенностью.
— Самое важное, — внушал Палюдескару Итале, — это сила, заключенная в тебе самом и принадлежащая только тебе. Именно благодаря этой внутренней силе и становишься настоящим мужчиной. И, почувствовав ее в себе — эту силу, волю, потребность, называй, как хочешь, — ты должен ей подчиниться и пойти тем путем, которым она влечет тебя…
— А если не сможешь найти этот путь?
— Найдешь, если захочешь!
— Но сколькие действительно хотят этого?
— Найти свою судьбу? Быть самим собой? По-моему, этого хочет каждый!
— И все же для этого нужно потрудиться.
— Разумеется! Верно и то, что многие даже и не пытаются искать свой путь. Живут, не думая, делают, что придется, или подчиняются чужим приказам и желаниям, а в итоге совершенно запутываются в этой бессмыслице… становятся рабами собственных безумств или непредвиденных обстоятельств. — Итале с презрением отмахнулся. — И почему только люди не делают то, что должны делать, что им делать необходимо?!
— Так ведь проще — не делать ничего!
— Господи, как глупо! Даже если десять лет просидеть в кресле, не делая ничего, годы-то все равно пройдут — только мимо. Может, лучше встать, прогуляться по окрестностям, отправиться путешествовать? В детстве я всегда завидовал взрослым: мне казалось, что все они вечно куда-то собираются ехать, уезжают в дальние края. Это теперь я понял, что они, по большей части, не только никуда не едут, но и домой добраться не в состоянии, точно навеки заблудились среди бесконечных пиршеств, снов, пустых разговоров, праздных визитов и прочей бессмыслицы — разумеется, я говорю не о бедняках, а о тех, кто волен поступать так, как ему нравится. Такие-то чаще всего и растрачивают себя попусту из-за простой беспечности!