— Лиза, послушай меня. Мне уже сорок. Половину своей жизни я прожила в этом городе. Подумай: двадцать лет в этих четырех комнатушках! Я приехала сюда почти твоей ровесницей. Ты ведь знаешь, я родилась в Фораное. Тоже старый городишко, но не такая западня, как Ракава. Твой дед работал на заводе обыкновенным рабочим, но у нас был и свой дом с небольшой гостиной, и свой двор с кустами роз. Перед смертью твоя бабушка — ты этого, конечно, не помнишь — все время спрашивала: когда же наконец мы вернемся домой? Сперва мне здесь очень даже понравилось; я была молода, любила твоего отца, и через год-два мы собирались снова переехать на север. Мы тогда часто говорили об этом. А потом родились вы. А потом началась война. Во время войны заработки были очень хорошие. Ну а теперь все в прошлом, и нечего ждать, кроме забастовок и урезания зарплаты. И вот я оглянулась на свою жизнь и поняла, что никогда мы отсюда не выберемся, так навсегда здесь и останемся. Знаешь, Лиза, когда я это поняла, то дала обет. Ты скажешь, что я в церкви годами не бываю, и это правда, но тут я пошла в церковь. И дала обет Святой Деве Совенской. Я сказала ей: Богородица Пресвятая, пусть я останусь здесь, я согласна, только дай моим детям возможность уехать отсюда — и больше ни слова жалобы от меня не услышишь, только их отпусти! — Госпожа Бенат подняла голову и посмотрела на дочь. Тон ее смягчился. — Ты ведь понимаешь, к чему я это говорю, Лиза? Твой отец — один на тысячу! А чем он может в конце жизни похвастаться? Да ничем. Ничего мы не скопили. Живем в той же квартирке, что и после свадьбы. И место у него все то же. И жалованье. Так здесь со всеми получается, в ловушке этой проклятой! Я уже вдоволь насмотрелась, как мой муж здесь пропадает, неужели теперь смотреть, как пропадает моя дочь? Ни за что! Я хочу, чтобы ты вышла замуж за обеспеченного человека и выбралась отсюда! Погоди, дай мне закончить. Если ты выйдешь за Санзо Чекея, вдвоем на его пенсию вы, конечно, сможете перебиться, но что, если дети появятся? В этом городишке сейчас для тебя никакой работы нет. А знаешь, куда ты переедешь после свадьбы? Через двор. Из четырехкомнатной квартиры в трехкомнатную. И будешь жить вместе с Сарой, Альбрехтом и отцом Санзо. И будешь задарма вкалывать в их лавчонке, где кишат крысы. И будешь связана с мужчиной, который в итоге тебя же возненавидит, потому что ничем не сможет тебе помочь. О, Санзо-то я хорошо знаю, он всегда был гордый! И не думай, что мне его не жаль. Но ты моя дочь, и это твоя жизнь, Лиза, и я не хочу, чтобы ты потратила всю свою жизнь зря!
Теперь она говорила громко, но в последний момент голос ее дрогнул. Вся в слезах, Лиза потянулась через стол и крепко сжала руки матери в своих:
— Послушай, мама, я обещаю тебе… если Санзо когда-нибудь заговорит… может быть, он этого никогда и не сделает, я не знаю… но если он все-таки заговорит о том, чтобы нам пожениться, и я к этому времени все еще не смогу найти работу, чтобы нам хватило денег для переезда в другой город, я скажу ему «нет».
— Неужели ты думаешь, что Санзо позволит тебе одной за двоих работать?
Глаза Лизы опухли от слез, щеки ее были мокры, но говорила она решительно и спокойно:
— Да, он гордый человек, мама, но не дурак.
— Господи, Лиза, неужели ты не можешь найти себе ЗДОРОВОГО мужа!
Лиза выпустила руки матери и села прямо. Она не сказала на это ни слова.
— Обещай, что не будешь больше видеться с ним, хорошо?
— Нет. Я не могу. Я уже пообещала тебе все, что могла, мама.
Воцарилось молчание.
— Ты мне ни в чем никогда не перечила, — задумчиво и печально проговорила госпожа Бенат. — Ты всегда была хорошей девочкой, всегда. А теперь ты выросла. И я не могу запирать тебя в доме, как гулящую девку. Касс, может, и сказал бы, что запирать надо, да я сама не могу так поступить с тобой. Так что тебе решать, Лиза. Ты можешь спасти и себя, и его. Или можешь понапрасну потратить целую жизнь.
— Спасти себя? Для чего? — спросила девушка, и в голосе ее не слышалось ни малейшей горечи. — Для меня никогда никого другого и не существовало, кроме него. Даже когда я еще совсем девчонкой была, еще до того как он в армию ушел. Забыть о таком — вот настоящий грех… И еще, может, отчасти грешен тот твой обет, мама.
Госпожа Бенат встала.
— Кто меня за него осудит? — устало сказала она. — Я хочу всего лишь избавить свою дочь от жалкой жизни, а она мне твердит, что это грех.
— Не твой грех, мама. Мой. Я не могу выполнить твои обеты!
— Что ж, пусть тогда господь простит нас обеих. И его, беднягу, тоже. Я ведь хотела как лучше, Лиза. — И госпожа Бенат, тяжело ступая, пошла к себе в комнату. Лиза осталась сидеть за столом, вертя в руках чайную ложку. Она не чувствовала себя победительницей, хотя впервые в жизни выступила против собственной матери и одержала над ней победу. Она ощущала только усталость; слезы то и дело вновь наворачивались ей на глаза. Этот разговор имел лишь одно преимущество: она больше никого на свете не боялась. В конце концов она заставила себя встать и пойти в комнату, которую делила с Евой. Там она отыскала карандаш, клочок бумаги и написала Санзо Чекею очень короткое письмо о том, что она его любит. Закончив писать, Лиза тщательно свернула листочек, положила в тяжеловатый старый медальон из позолоченной бронзы, подарок матери, и застегнула на шее цепочку. Потом легла в постель и долго лежала, прислушиваясь к бесконечному бесцельному вою ветра.
У Сары Чекей, как справедливо отметила госпожа Бенат, терпения не было ни на грош. В тот же вечер она спросила своего племянника, пока Вольф и Альбрехт торчали в пивной:
— Санзо, а ты никогда не думал о женитьбе? Да не строй ты такую рожу. Я серьезно. Я уже давно об этом думаю и скажу тебе почему. Неплохо бы тебе увидеть лицо Лизы Бенат, когда она на тебя смотрит. Вот почему я о твоей женитьбе задумалась.
Он повернулся к Саре и холодно спросил:
— А тебе какое дело до того, как она на меня смотрит?
— Глаза-то у меня есть! Трудно не заметить, что у тебя под носом творится! — Тут она даже дыхание затаила, но Санзо только засмеялся своим тревожным смехом.
— Ну что ж, давай смотри, — сказал он. — Только не вздумай мне об этом говорить.
— Послушай, Санзо Чекей, вот ты стоишь, гордо нос задравши, и притворяешься, будто тебе все на свете безразлично, а к тому, что я тебе говорю, даже прислушаться не желаешь, хотя, может, стоило бы. Ты думаешь, я с твоей женитьбы какую-нибудь выгоду буду иметь? Я просто думала о тебе и случайно заметила…
— Все, хватит, — сказал он. Но голос у него зазвенел и сорвался, что придало Саре сил, и она обрушила на него град оправданий и обвинений. — Довольно, — прервал ее Санзо. — Больше я с этой девушкой никогда встречаться не буду. — Поскольку деваться от Сары было некуда, он выбежал из квартиры, яростно хлопнув дверью, ссыпался по лестнице и только на улице остановился, обнаружив, что не взял ни палку, ни куртку и даже денег у него нет. Значит, Лиза решила заполучить его?
И Сара ей помогала? Они вместе строили свои гнусные планы, а он в их сети попался!.. Когда ужасное напряжение, плод унижения и бессильной ярости, начало спадать, Санзо совсем заблудился и понятия не имел, в каком направлении движется и далеко ли ушел от дома. Свое местонахождение он определил не сразу. Люди проходили мимо, занятые своими делами и разговорами, и не обращали на него никакого внимания, а может, считали, что он пьян. В конце концов он все-таки отыскал свой дом и подъезд, поднялся в квартиру, вытащил десять кронеров из отцовского бумажника и снова ринулся вниз, не взглянув на негодующую Сару, с грохотом захлопнув за собой дверь.
Он вернулся домой наутро, часов в десять, рухнул на свой диван в гостиной и проспал весь день. Было воскресенье, и дядя Альбрехт, которому пришлось неоднократно проходить мимо распростертой на диване фигуры племянника, в конце концов заявил Саре:
— С какой это стати парень снова напился? Вольф говорит, чтоб ты отобрала у него все деньги. Он так за все лето ни разу не напивался. Только сразу после госпиталя по-черному пил.
— Вот именно! Он только и способен — пропивать денежки, на которые они с отцом живут.
Альбрехт поскреб в затылке и ответил как всегда медленно и невпопад:
— Похоже, такая жизнь для двадцатишестилетнего парня — сущий ад.