Он, конечно, не услышал. Тогда я побежал за ним. Он шагал быстро, однако я нагнал его и пошел следом. На нем были белая рубашка и серые брюки, темные короткие волосы, как всегда, были зачесаны вверх, как у Сталина. Но что-то изменилось в нем, но что, я не мог понять. Это встревожило меня, нужно было еще раз увидеть его лицо, но я боялся сделать это.
Он исчез в калитке неожиданно.
Дом, куда зашел отец, был краснокаменный с высокими ставнями. Я подпрыгнул, пытаясь заглянуть в окно, но, кроме потолка, ничего, не увидел. Тогда я стал ждать. Время остановилось. Я начал усиленно подталкивать его: поворачивался к дому спиной, медленно считал до десяти и быстро оборачивался или, едва переступая ногами, доходил до колодца и опять оборачивался. Потом - снова. Дом мне был незнаком, и я не мог понять, что отец там так долго мог делать.
Смеркалось. Я присел на скамейку на противоположной стороне улицы, прислонился к забору и задремал.
Проснулся я от холода. Было совсем темно. Окна в краснокаменном доме были черными.
- Проспал, раззява, - рассердился я на себя и побежал домой.
В другой раз я бы боялся бежать один по пустынной улице в темноте, но тогда я был уверен, что дома меня ждал отец и поэтому был храбр, как никогда. Во двор я ворвался запыхавшийся и нетерпеливый. Мама сидела на крыльце и поджидала меня.
- Где ты пропадал, сынок? - спросила она.
Она не умела ругаться.
Я проскочил мимо нее и вбежал в дом. Сестра спала, и больше никого в комнате не было. Я заглянул в комнату дедушки с бабушкой. Они тоже спали. Этого я не ожидал и затравленно уставился на вошедшую маму.
- Ты что-то ищешь? - спросила она и, не дождавшись ответа, погладила мне вихры. - Садись кушать, я уже два раза подогревала.
Хлеб показался мне горьким, а молоко соленым: я понял, что ошибся.
Ночью мне приснился отец. Он был в белой рубашке, серых брюках и блестящих сапогах.
Три дня я заставлял себя не видеть этого человека. Однако желание взглянуть на него еще раз оказалось неодолимым.
Был душный августовский день. Я несколько раз прошел мимо его дома, не решаясь заглянуть во двор. Все же я подбежал к воротам и глянул в щель. И сразу увидел его: он возился с мотоциклом в глубине сада.
У соседнего дома забора не было. Я пробрался вдоль его забора поближе к нему. Мне удалось отыскать несколько щелей, но в них я видел лишь его спину в синей майке. А мне хотелось рассмотреть человека, так удивительно похожего на моего отца. Я влез на забор и сквозь ветви стал его рассматривать. После сна его сходство с отцом еще больше поразило меня, и чем дольше я смотрел на него, тем настойчивее вертелась мысль, что этот человек - все-таки мой отец и что вот-вот он поднимет голову, увидит меня и весело предложит:
- Давай наперегонки гайку искать.
У отца не было мотоцикла, но велосипед я помнил. И, конечно, сейчас у нас был бы мотоцикл, да еще с люлькой, и мы по воскресеньям все вместе: отец, мама, Нина и я, - ездили бы в лес за орехами. Я, конечно, сидел бы за спиной отца и громко подгонял бы его:
- Быстрее, быстрее!
Я качнулся, вскрикнул, схватился за ветку и упал в сад.
Когда я вскочил, он стоял рядом, держа меня одной рукой за воротник, другой - за ухо.
- Вот ты и попался, щенок, я тебя узнал, - говорил он, приподнимая меня, как щенка. - А я, сволочь, гадаю, кто это так ловко обчистил старую яблоню.
Я задыхался, молча и не пытаясь вырваться.
Он поднял отломанную мной ветку, оторвал от нее маленькую, похожую на лесной орех, грушу, вложил ее в рот и, продолжая держать мое ухо, начал меня хлестать веткой. Она была корявая и твердая, как проволока. Потом он посадил меня на забор, ударил напоследок и столкнул.
Я вскочил, совсем не почувствовал боли и, прихрамывая, побежал от этого страшного места.
Год спустя мы уехали из Бутурлиновки. На станции, возле табачного киоска, я в последний раз увидел этого человека.
- Мам, - спокойно спросил я, показывая на него, - этот дядя похож на папу?
Мать внимательно посмотрела и покачала головой:
- Нет, сынок, твой папа был потоньше и выше.
- А волосы, как у папы?
Она еще раз взглянула на мужика.
- Да, волосы его. Папа их зачесывал вверх.
Спустя много лет еще один человек, известный обозреватель Валентин Зорин, больно напоминал мне отца. Но спрашивать у матери, так ли это, я не стал. Когда отец ушел на фронт, ему было всего двадцать девять лет, а Зорин ему в отцы годился.
Герои и трусы
О том, как погиб на фронте мой отец, всякий раз я начинаю вспоминать не с соседа, а с моего первого шефа.
После института меня распределили на московский металлургический завод инженером конструктором. Начальником отдела был Михаил Петрович, известный в прокатном деле человек, написавший книгу по смазке станов. Как-то он взял меня с собой в командировку в Магнитогорск.
Нас встретили в аэропорту и отвезли в гостиницу металлургического комбината. Номер оказался, на мой взгляд, вполне приличным: две белоснежные кровати с тумбочками, большой гардероб, туалет с душем. Что еще надо?
- Мне нравится, - сказал я, оглядевшись.
Шеф подошел к умывальнику, открыл поочередно оба крана и по привычке забрюзжал:
- Горячая вода, мягко говоря, как парное молоко.
Мы разделись, облачились по - домашнему: я снял пиджак, а шеф сменил костюм и ботинки на полосатую темно-синюю рубашку, шелковые коричневые шаровары и шлепанцы, задники которых давно превратились в засохший блин, и стал походить на соседа доминошника дядю Витю.
Я взглянул на часы. Без десяти восемь. Вечер плотно занавесил окно.
- Вы не идете? - спросил я. - Под нами ресторан.
- Не пойду и тебя не пущу, - возразил шеф. - У меня, как у хорошего колхозника, привычка набирать в дорогу продуктов на неделю. И дешево и, мягко говоря, сердито. - Шеф поставил на стол бутылку водки и начал выкладывать кульки. Я решил не капризничать и сбегал за пивом.
Развезло шефа довольно скоро. Я уже знал, что он любил поболтать, но оказалось, знал слишком мало.
- Недели за две до твоего прихода, - начал он сходу, словно продолжая прерванный разговор, - я встретил в коридоре на втором этаже, возле, мягко говоря, мужского туалета главного инженера Александра Ивановича Кузьмина. Знаешь его? Я так и думал, что он читал у вас курс лекций. Мы с ним давно знакомы, еще в 38-м я работал у него здесь в Магнитогорске после распределения. Мужик он толковый, а главное, не задается, как многие, которым удается подняться повыше тебя. Ты еще встретишь, мягко говоря, таких друзей. Да ты ешь, не будь кисейной барышней. Встречаю, значит, я Кузьмина, а он всегда со мной здоровается за руку, долго справляется о самочувствии, делах, одним словом, уважает меня. Встречаю я, значит, его, он и говорит: "Слушай, Михаил Петрович, нам дали десять выпускников МВТУ. Хочешь взять одного из них?" Я, естественно, отвечаю, что могу взять всех сразу, но он дал понять, что будет хорошо, если мне одного удастся заполучить. Я спрашиваю: "А кого бы вы, Александр Иванович, посоветовали взять?" "Да я их, Михаил Петрович, - отвечает он, а ты знаешь, как он говорит, отдыхая после каждого слова, - я их, говорит, мало знаю, ты уж сам выбери. Но сделай это, не мешкая". И добавил, что несколько человек вас сидит в читальном зале. Я, разумеется, тут же побежал туда, увидел вас и сразу остановился на тебе.
- Почему? - удивился я.
Шеф ухмыльнулся: сдвинул вправо тонкие губы, подмигнул левым глазом - и наполнил стаканы. Выпив и крякнув, как при рубке дров, он опять ухмыльнулся.
- Здесь, Сергей Васильевич, нужен, мягко говоря, особый нюх. Вас сидело, помнится мне, шестеро, четыре парня и две девушки. На последних я даже не взглянул. Толку в них, я уже убедился, мало. Поработают год, другой, пойдут декреты, трехдневные, мягко говоря, отпуска, да и как инженеры, тем более конструкторы, они никудышные. Парень - другое дело, будь он даже самый завалящий.
Шеф стал как-то странно меня разглядывать. Я поежился. Неожиданно он спросил:
- Скажи, ты догадываешься, что тебя трудно назвать красавцем? - Увидев мое смущение, он хохотнул и ударил меня по плечу. - Но ты не расстраивайся, ты лучше красивого, ты, мягко говоря, симпатяга. А среди вас сидел один такой красавец, длинный и бледный, как вязальная спица. Второй, вспомни, круглый, румяный с роем родимых пятен, как калорийная булка с изюмом за десять копеек, очень уж походил на маменькиного сынка. Третьего я не помню, а вот ты мне приглянулся сразу: скромно одетый, если мне не изменяет память, ты был в черной рубашке, и на вид толковый.