— Если вы не выспались, можете прилечь, — предложил он, указав место под тентом, где высилась груда одеял. — Не слишком шикарно, и рабыни, которая согрела бы вас, нет, но нет также и вшей, если, конечно, пара-другая не переползла на одеяла с этих парней. — С этими словами он резко ткнул носком сапога в плечо ближайшего к нему гребца. — Налегайте на весла! — прогремел его голос, — да поторапливайтесь, не то отправлю вас всех на большой корабль, где узнаете, почем фунт лиха, — осклабился Муммий. Оказавшись снова в своей стихии, он становился более общительным, но я не был уверен в том, чтобы мне это слишком нравилось. Оставив бодрствовать одного из своих людей, он и сам заполз под одеяла.
— Если что — буди меня сразу, — шепнул я Экону, сжав ему руку, чтобы убедиться в том, что он меня понял. — Впрочем, если сможешь уснуть — спи. Сомневаюсь, чтобы здесь нам грозила опасность. — Я присоединился к Муммию под тентом, устроившись в дальнем углу и всеми силами отгоняя мысли о собственной постели и о тепле Вифании.
Скрип ручных кандалов на гребцах, ритмичные всплески под веслами и монотонный звук воды, разрезаемой носом судна, в конце концов убаюкали меня, и я задремал, то и дело пробуждаясь из-за храпа Марка Муммия.
Проснувшись в четвертый раз, я выпростал ногу из-под одеяла и слегка ткнул его в бок. Храп на мгновение прекратился, а потом возобновился с новой силой — теперь он хрипел как человек, умирающий от удушья. Услышав тихий смех, я приподнялся на локте и увидел на носу обоих его телохранителей, улыбавшихся мне. Они стояли почти вплотную друг к другу и о чем-то тихо говорили. Сна у них не было ни в одном глазу.
Я посмотрел в сторону кормы. Рулевой был на своем месте — бородатый гигант, безучастный ко всему, кроме реки. Поблизости к нему сидел Экон, уставившись через фальшборт на воду. Он был похож на статую Нарцисса.
Наконец Муммий перестал храпеть, и его дыхание теперь смешивалось с плеском воды, обтекавшей деревянную обшивку, с ритмичными выдохами гребцов, но мне уже не удалось погрузиться в благодатные объятия Морфея. Я беспокойно вертелся под одеялами. Было то слишком жарко, то холодно. Мои мысли блуждали по каким-то глухим лабиринтам, упираясь в тупики. Тяжелая дремота расслабляла, не принося отдыха, а призрачный покой не восстанавливал силы. Когда мы наконец доплыли до Остии и увидели море, перед Марком Муммием предстал куда более неповоротливый человек, чем тот, которого он за несколько часов до того выманил из постели. Мне казалось, что эта ночь никогда не кончится и что нам суждено вечно странствовать в этом мраке.
Муммий высадил нас на причал. Покинули борт и телохранители, гребцы же остались на своих местах, в изнеможении согнувшись пополам над веслами. Я на мгновение задержал взгляд на их широких голых спинах, ходивших вверх и вниз от тяжелого дыхания и блестевших от пота в слабом свете звезд.
Один из них перегнулся через борт — его начинало рвать. В какой-то момент нашего плавания я перестал слышать их вдохи и выдохи и монотонное поскрипывание весел в уключинах, полностью забыл о них, как забываешь о колесах мельницы. Да и кто думает о колесе, пока оно не требует смазки? Или о рабе, пока он не заболеет, не запросит еды или не взбунтуется?
Меня проняла дрожь от холодного морского воздуха, и я натянул на плечи одеяло.
Муммий повел нас на берег. Под дощатым настилом волны мягко разбивались о деревянные сваи. Справа от нас покачивалась на волнах, борт к борту, целая флотилия речных лодок, позвякивавших цепями.
Слева поднималась невысокая каменная стена, под которой причудливо громоздились штабеля ящиков и корзин. За стеной лежал еще не проснувшийся портовый город Остия. То здесь, то там виднелись освещенные окна верхних этажей, да горящие светильники, правильными промежутками расставленные в нишах городской стены. Блики света играли с тьмой, вызывая в воображении фантастические картины: то казалось, что я вижу семейство нищих, сбившихся в углу, то крысу, метнувшуюся из-под кучи отбросов, в которой я тут же узнавал просто комок ветоши. Я едва не сорвался вниз с незакрепленной доски. Экон удержал меня, схватив за плечо.
— Вы, что, не выспались? — пролаял Муммий, ударяя меня по спине. — Мне хватает двух часов в день.
Я тупо кивнул. Мы шли мимо каких-то складов и причалов, мимо запертых рынков и верфей. В воздухе все сильнее ощущался запах соли, и к монотонному плеску речной воды примешивался усиливавшийся шум морского прибоя. За последним причалом Тибр резко расширяется, впадая в море. Городская стена сворачивает к югу, и перед нами открывалась перспектива спокойного водного пространства. Здесь нас ждало другое, более крупное судно. Муммий повел нас по ступенькам вниз, а затем мы взошли на борт судна. Он что-то пролаял надсмотрщику, и судно отошло от причала.
Пристань медленно удалялась. Вокруг нас заходили волны. Встревожившийся Экон вцепился в мой рукав.
— Не беспокойся, — сказал я ему. — Долго на этой посудине мы не останемся.
— Трирема! — прошептал я, когда через несколько минут, обогнув пологий скалистый мыс, мы увидели еще одно судно.
— Это «Фурия», — сказал Муммий с гордой улыбкой, заметив мое удивление.
Я ожидал увидеть большой корабль, но не такой огромный, как этот. Над палубой возвышались три мачты со свернутыми парусами. Из его чрева выступали три ряда весел. Не верилось в то, чтобы такого монстра прислали всего лишь за одним человеком. Муммий зажег факел и покачал им над головой. На палубе вспыхнул другой факел и также качнулся в ответ на наш сигнал. Когда мы подошли ближе к триреме, на палубу внезапно высыпали люди. Они тихо, как призраки, устремились вверх по мачтам. Застывшие над водой весла зашевелились, словно ожившие лапки сороконожки, и опустились в воду. Несильный ветер туго надул паруса. Муммий облизал палец и поднял его в воздух:
— Ветер не слишком сильный, но дует прямо на юг. Отлично!
С борта триремы опустили веревочную лестницу, по которой первым поднялся на борт Экон, а за ним и я. Последним был Марк Муммий. Ступив на палубу, он поднял лестницу. Привезший нас баркас отошел от триремы и повернул обратно в Остию.
Муммий быстро обошел весь корабль, отдавая приказания. Трирема медленно развернулась. По судну разнесся мощный, в унисон, выдох гребцов, раздался сильный всплеск от первого погружения весел в волны. Эти звуки слились вместе, задавая устойчивый ритм. Мы поплыли.
Я оглянулся на удалявшуюся Остию, узкой полосой отлогого берега окаймлявшую обращенную к морю сторону города, отступавшего удивительно быстро. Стены его словно подтаивали у основания, а водное пространство, отделявшее его от нас, неотвратимо увеличивалось. Наш дом и Рим, казалось, были теперь невероятно далеки.
Занятый своей командой, Марк Муммий не обращал на нас внимания. Мы с Эконом нашли себе тихий укромный уголок и, завернувшись в одеяла и прижавшись друг к другу, крепко уснули.
Муммий разбудил меня, сильно тряхнув за плечо.
— Что вы торчите на палубе? Вы же, изнеженный горожанин, немедленно простудитесь и умрете. Пошли со мной, вы, оба, для вас все приготовлено.
Мы последовали за ним, спотыкаясь о канаты. Над темными холмами вставала утренняя заря. Муммий провел нас по короткой лестнице в небольшую каюту с двумя стоявшими рядом койками. Я упал на ближайшую ко мне и был поражен мягчайшей периной, набитой тончайшим гусиным пухом, Экон уже засыпал. Я обмотал шею одеялом и в полусне подумал, не уступил ли Муммий нам свои собственные апартаменты.
Открыв глаза, я увидел его стоявшим со скрещенными на груди руками, прислонившимся к стене в коридоре за дверью.