— Как скоро выход из пещеры снова будет свободен от воды? Я имею в виду, настолько, чтобы не утонуть, выбираясь отсюда?
Александрос посмотрел в сторону отверстия, где вспененная вода, кажется, отступала. Уже сейчас можно пробраться по воде до выхода и выйти на тропу, не рискуя жизнью.
— Хорошо. Что бы ни случилось, я должен быть там, рядом с ареной, где предстоят погребальные игры. И во что бы то ни стало найти Экона.
— Мальчика? — переспросила Олимпия. Она, видно, не запомнила как следует его имени.
— Да, мальчика. Моего сына.
— Это немой мальчик, — объяснила она Александросу. — Я говорила тебе о нем, помнишь? Но Гордиан, что вы имеете в виду, когда говорите, что должны его найти? Где он по-вашему?
— Ночью, отправившись в Кумы, мы поехали дорогой, которой ехали с вами. На нас напали на обрыве над Авернским озером.
— Лемуры? Эти неприкаянные мертвые души? — шепотом спросил Александрос.
— Нет, хуже: живые люди. Двое, как мне показалось, но я не могу быть в этом уверен. И в этой сумятице исчез Экон. Я потом искал его, но моя голова…
Я дотронулся до раны и вздрогнул от боли. Кровь больше не сочилась.
— Иайа знает, что с этим сделать, — заметила Олимпия. — Ну, так что же Экон?
— Пропал. Я не нашел его и снова потерял сознание. А придя в себя, отправился сюда. Если он вернулся на виллу Гелины, то может пойти на погребальные игры один. Он и раньше видел поединки гладиаторов со смертельным исходом, но резню… Я должен вернуться до ее начала. Эти старики-рабы, и Аполлон… и маленький Метон…
— О чем вы говорите? — посмотрел на меня озадаченный Александрос. — Олимпия, что он имеет в виду под словом «резня»?
Она закусила губу и уныло посмотрела на меня.
— Вы ничего ему не сказали? — спросил я. Олимпия скрипнула зубами. Александроса охватила тревога.
— Что вы имеете в виду под словом «резня»? И что вы говорите о Метоне?
— Он обречен, — ответил я. — Все они обречены на смерть. Все рабы, с полей, из конюшен и из кухонь, будут публично зарезаны на потеху почтенным жителям Залива. Это политика, Александрос. И не просите меня объяснять суть политики Рима. За преступление, совершенное истинным убийцей, которого он не может найти, Красс намерен уничтожить всех рабов в своем доме.
— Сегодня?
— После окончания поединков гладиаторов. Солдаты Красса воздвигли на лугу у Лакринского озера деревянную арену. Это должно быть значительное событие, о котором думающие люди будут говорить повсюду от здешних мест до Рима, даже после того, как Красс разобьет Спартака и наконец сделает себя избранным консулом а может быть, и после этого — кто знает? Может быть, ему удастся сделаться диктатором, как его учитель Сулла.
Ошеломленный Александрос отшатнулся.
— Олимпия, ты мне ничего не сказала…
— Чем бы это помогло? Ты бы только мучился, и не находил себе места…
— А может быть, он захотел бы сделать широкий жест и вернуться в Байи, чтобы встретить лично приговор Красса? — предположил я. — Поэтому вы ничего ему не сказали, Олимпия? И вместо этого привили мысль о том, что ему нужно просто отсидеться в надежном месте, пока не уедет Красс, а потом бежать, и так и не сказали бы ему ни слова о том, что вместо него были преданы смерти все рабы.
— Не вместо него, а вместе с ним! — злобно бросила Олимпия. — Неужели вы думаете, что что-нибудь изменилось бы, если бы Красс схватил Александроса? Он хочет уничтожить рабов, как вы сами только что сказали, из политических соображений, чтобы показать себя. И для Красса будет лучше, если он никогда не найдет Александроса — это позволит ему продолжать рассказывать людям историю о фракийском убийце, бежавшем к Спартаку.
— То, что вы говорите, Олимпия, может быть, верно теперь, но так ли это было сначала, когда Александрос бежал в дом Иайи? Что было бы, если бы вы тогда же отослали его к Крассу? Возник ли бы вообще тогда у Красса план отмщения за смерть Луция Лициния таким ужасным образом? Вы не чувствуете за собой вины в том, что спрятали своего любовника и обрекли всех других рабов на заклание? Стариков, женщин, детей…
— Но Александрос невиновен! Он никогда никого не убивал!
— Так говорите вы. И так, возможно, сказал вам он. Но откуда вам это знать? Что вам известно?
Она сделала шаг назад и шумно втянула в себя воздух. Любовники обменялись странными взглядами.
— Вам известно так же, как и мне, что сам факт того, виновен Александрос или нет, дела не меняет, — заговорила она. — Виновного или невиновного, Красс распял бы его, как только схватил.
— Он не сделал бы этого, если бы я мог доказать его невиновность. Если бы мне удалось раскрыть, кто именно убил Луция Лициния, и если бы я смог это доказать…
— Тогда — именно тогда! — для Красса было бы особенно важно уничтожить Александроса. И вас, разумеется, тоже.
Я покачал головой и тут же скривился от боли в ней.
— Вы говорите загадками, совсем как Сивилла.
Олимпия посмотрела на выход из пещеры, на стенках которой играли блики света, отражавшегося убывавшей водой.
— Вода достаточно отошла, — сказала она. — Нам всем пора подняться в дом и поговорить с Иайей.
Глава двадцать третья
Иайа слишком серьезно восприняла рану у меня на голове. Она отварила в воде смесь каких-то отвратительно пахнувших трав, мелко их изрезала, намазала этой массой длинный полотняный бинт и забинтовала рану. Затем дала мне выпить какое-то снадобье янтарного цвета, которое я не без содрогания поднес к губам, вспоминая Дионисия.
— Я смотрю, у вас большой опыт в применении целебных трав, — заметил я, принюхиваясь к пару, поднимавшемуся из чашки.
— Да, это так, — отозвалась она. — В результате многолетнего изучения способов приготовления красок — собирая нужные растения — я узнала очень многое об этих вещах, и не только о том, какой корень может дать, скажем, великолепный синий тон, но и какой может, например, свести бородавку.
— Или убить человека? — выпалил я.
— Возможно. Лекарство, которое вы только что приняли, вполне может убить человека. Но не в такой концентрации, в какой я дала его вам, — добавила она. — Это в основном экстракт из коры ивы, смешанный с несколькими каплями напитка, который Гомер называл вином забвения. Его изготовляют из египетского мака. Он снимет боль у вас в голове. Пейте же.
— Поэт говорит, что вино забвения мгновенно избавляет от мук. — Я посмотрел в чашку, стараясь уловить контур смерти в поднимавшейся струйке пара.
— Поэтому-то царица Египта и давала его Елене для излечения ее меланхолии.
— Гомер говорит также, что оно приносит забвение, Иайа, но я не должен забыть то, что видел и слышал.
— Количество, которое я вам дала, не усыпит вас, а лишь успокоит стук крови в висках. — Я все еще колебался. Тогда она нахмурилась и разочарованно покачала головой. — Полно, Гордиан, если бы мы хотели принести вам вред, наверное, Александрос вполне мог бы покончить с вами в морской пещере или на круче холма. Даже теперь — и для этого не требуется много воображения — мы могли бы сбросить вас с этой террасы на острые скалы, если бы это входило в наши намерения. Вас смыло бы в море, и вы исчезли бы навсегда. — Она пристально посмотрела на меня. — У меня появилось доверие к вам, Гордиан. Вначале я вам не верила, но теперь верю. Может быть, и вы поверите мне?
Я посмотрел ей в глаза. Она сидела, жестко выпрямившись, на сиденье без спинки в ярко-желтой столе. Солнце еще не поднялось выше крыши дома, и терраса оставалась в тени. Далеко внизу, под нами, волны прибоя бились о скалистый берег. Олимпия с Александросом сидели рядом, глядя на нас с Иайей с таким видом, словно мы были гладиаторами, которым предстоял поединок.
Я снова поднес чашку к губам, но опять отставил ее в сторону. Иайа вздохнула.
— Если бы вы выпили это, боль сразу же прошла бы. И вы были бы благодарны мне за это.