Накинула пальто, вышла во двор, набрала в колодце ледяной воды, умылась. Уже стемнело, но полная луна заливала светом заснеженный двор. Сразу полегчало, в голове прояснилось. Достала было папиросу, но вспомнила, что обещала не курить. Теперь Саша уже сомневалась, верно ли поступила, когда оставила штаб в решающую минуту и приехала сюда. Возможно, ее муж был прав. Он же обыкновенно во всем прав.
— Не передумала, девонька? — спросила вышедшая из дома Матрона.
— Да нет… Только я хотела бы уточнить сперва… вы ведь понимаете, что мне нужно?
— Что ж тут непонятного. Хочешь научиться под горькими травами волю свою сохранять. Потому я тебе дам выпить их настой и вопрос задам. Любой. Об имени твоем, допустим. Мне ответы без надобности, а вот ты попробуй говорить не то, что на сердце лежит, а то, что сказать хочешь.
Это звучало достаточно разумно, Саша чуть успокоилась.
— И как это сделать?
— Как сможешь… Этого уже словами не объяснить, сердцем надо понять. Хоровод будет, он помогает. Кровь свою можешь пролить, Сударыня Мать это любит; но одну каплю, не больше, жилы не надо перерезать. И запомни: ты вольна уйти в любую минуту, принуждать тебя никто не станет. На свой страх идешь, говорю же.
Саша молча кивнула и снова пожалела, что ввязалась в это. Может, лучше сейчас откланяться и вернуться в Тамбов? Это будет неловко и глупо — но, кажется, куда как менее неловко и глупо, чем все, что может случиться здесь. Комиссар в решающий для его армии момент экспериментирует с наркотиками… будто карикатура из белогвардейской агитки, ей-богу.
И все же, раз она здесь, надо попробовать.
Радения проходили в небольшой избе, стоящей отдельно в лесу. Тропы туда не было, пришлось пробираться по заснеженным буеракам — так, видимо, было заведено с тех пор, когда хлысты скрывались от церковного преследования.
Изба состояла из крохотных сеней и всего одной комнаты — жарко натопленной, но с земляным, не прикрытым даже рогожей полом. Маленькие окна были наглухо закрыты ставнями. Горели дюжины восковых свечей — целое, по деревенским меркам, состояние потрачено, чтоб осветить эту комнату. Сейчас же новогодняя ночь, вспомнила Саша. Стемнело в девятнадцатом году, рассветет в двадцатом. Советская власть пыталась сделать Новый год главным зимним праздником вместо Рождества. Но это уже не имело значения.
На лавках вдоль стен тихо сидели люди, около двух дюжин — разного возраста, от подростков до стариков. Все были босы и одеты в длинные белые, без всякой вышивки рубахи; у женщин волосы повязаны белыми платками. Саша подумала, что ей сейчас тоже выдадут такую одежду, но Матрона сказала другое:
— Тебе надо раздеться. Догола. В сенях. И оружие там оставь. Никто твои вещи не тронет.
Саша смешалась. Окинула быстрым взглядом собравшихся, особо присматриваясь к мужчинам. В армии любая женщина учится чувствовать мужское желание на уровне инстинкта, это вопрос выживания. Нет, ее прелести их не волновали. Эти мужчины вроде бы не должны оказаться скопцами — оскопления, кажется, практиковала другая секта — но держали себя как скопцы. Их не интересовала ни Саша, ни бабы вообще. Как и женщины, они смирно и сосредоточенно ожидали чего-то крайне для них важного.
Снявши голову, по волосам не плачут. Саша вышла в промерзшие сени и разделась, мгновенно покрывшись мурашками. Оставила вещи на лавке. Маузер положила сверху. Чуть поколебавшись, сняла и часы, подарок Урицкого. Что сказал бы погибший друг, если б увидел, до чего она дошла?
Возвращаться в таком виде к людям было чудовищно неловко, но мерзнуть в сенях — глупо. Саша решительно вошла в избу, закрыла за собой дверь. Матрона жестом указала ей на самый центр комнаты. Конечно же, отсидеться в уголке нечего было надеяться. Саша прошла на отведенное ей место, опустилась на колени, сжалась, скрестила руки на груди. Впервые она пожалела, что коротко острижена — срезанные в Тыринской Слободе волосы легко бы закрыли ее тело до пояса.
Никто, впрочем, на нее не глазел. Без команды, но слаженно сектанты поднялись с лавок, выстроились кругом, взялись на руки и начали хоровод.
Они двигались по часовой стрелке — посолонь, сперва очень медленно, но постепенно ускоряясь. Ни песнопений, ни молитв, ни ритуального речитатива, ни чтения старинных книг — только кружение. Неужели это все, что они тут делают, удивилась Саша. Хоровод, невинная деревенская забава. А разговоров-то было — древняя секта, тайные науки…. Стоило огород городить.