— Хорошо, что сегодня я успел лично переговорить с Николаем Васильевичем и объяснить ему ваш промах, — заметил он. — Мартынов, добрый человек, обещал помочь отрасли и просил не наказывать вас строго. Виноватым он считает своего помощника. Я не могу отказать Мартынову. Поэтому идите, работайте дальше, но хорошо запомните этот случай. В делах государственного масштаба мелочей не бывает, а мы делаем дело государственной важности.
Гроза миновала, но прошло всего несколько дней, и Геранин снова оказался в очень тяжелом положении. К нему на просмотр и визирование из канцелярии министерства поступило письмо, адресованное в Совет министров СССР и уже подписанное Оруджевым. Видимо, кто-то из высоких руководителей Мингазпрома, имевших право свободного входа к министру, вместо того, чтобы предварительно, как это было положено, согласовать и завизировать текст письма в секретариате, воспользовавшись доверием Сабита Атаевича, зашел к нему в кабинет и подписал это письмо. Оно было небольшим, но в нем содержались такие отступления от существующих требований, что его прохождение через канцелярию Совета министров было практически невозможным. Это означало, что письмо будет возвращено оттуда обратно на доработку, а крайним, в конце концов, окажется Геранин.
Наступили минуты тяжелых раздумий. Геранин понимал, что если он разрешит отправить это письмо, то подведет и себя, и канцелярию Мингазпрома, и лично Сабита Атаевича. Но если он подойдет к Оруджеву переподписывать уже откорректированное министром письмо, то может вызвать у того большое неудовольствие его работой. И все же Геранин решился на переподписание письма.
Когда с этим письмом он вошел в кабинет Оруджева и доложил ему суть дела, Сабит Атаевич недовольно поморщился.
— Несколько дней назад я вам говорил, что к документам, отправляемым наверх, нужно относиться особенно внимательно, — раздраженно произнес он. Но все же взял и начал читать письмо в новой редакции, затем несколько раз сверил его со старым. — И я мог это подписать? — удивился он. — Как хорошо, что вы вовремя обнаружили недостатки и задержали это письмо. Теперь я вижу, что прошлый урок вы хорошо усвоили…
Оруджев всегда говорил, что в отношениях между людьми мелочей не бывает. Он считал, что незаслуженно обидеть человека очень просто, намного труднее убедить его в том, что начальник хорошо знает и ценит его как работника и человека. При этом во взаимоотношениях с отдельными людьми Сабит Атаевич нередко выходил за рамки чисто служебных отношений.
Как человек восточный он большое значение придавал семье, дому. В течение дня он по несколько раз звонил жене, интересуясь различными житейскими вопросами. В праздники Сабит Атаевич звонил домой не только начальникам, но и многим из своих сотрудников, поздравлял всех членов семьи, называя многих поименно. Такое отношение в определенной степени стирало барьер, неизменно существующий между начальником и подчиненными, сближало их на обычном человеческом уровне.
Но были случаи, когда в своих отношениях Сабит Атаевич шел еще дальше. Так, В. И. Халатин вспоминал, как в июле 1978 года он обратился к Сабиту Атаевичу с просьбой разрешить отметить пятидесятилетний юбилей в столовой центрального аппарата министерства, что тогда не было принято. Но министр дал согласие.
Утром в назначенный день произошла крупная авария на газовом промысле Шатлык в Туркмении, в результате чего из суточного баланса туркменского газа было утеряно две трети. Таких потерь по объему добычи газа на промыслах министерства прежде не было. По тревоге были подняты все службы, о причинах аварии и мерах по ее ликвидации нужно было несколько раз на день докладывать в Совет министров СССР…
Халатин, понимая, что министру не до его юбилея, предложил отменить торжество. Но Сабит Атаевич, подумав, не согласился с этим.
— Авария может случиться в любой день, а пятидесятилетие бывает только один раз в жизни, — сказал Сабит Атаевич. — Будем отмечать по ранее намеченному сценарию, и я тоже приду, — пообещал он.
Праздник состоялся. Оруджев пришел вместе с Анатолием Георгиевичем Гудзем, посидел немного со всеми вместе, а через несколько часов вылетел на аварию.
Даже во время напряженной работы, когда, казалось, каждая минута на счету, Оруджев мог сделать паузу, чтобы разрядить напряженную обстановку и дать людям «перевести дыхание».
Владимиру Григорьевичу Чирскову запомнился случай, произошедший на одном из совещаний в Игриме. Тогда он уже был заместителем министра Миннефтегазстроя СССР и часто сопровождал Сабита Атаевича в его поездках в Сибирь.
На указанном совещании присутствовало более полусотни местных руководителей, разговор был весьма серьезный. А в это время шел чемпионат мира по хоккею и наши спортсмены играли в финале. В Игриме в то время телевидения еще не было, но в соседней с залом заседания комнате несколько человек по приемнику слушали трансляцию матча и время от времени в записках сообщали участникам совещания о его результатах. Среди присутствовавших было много болельщиков. Чирсков, который также болел за советских спортсменов, знал об этом и, находясь в президиуме, видел движение, происходившее в зале при передаче записок и обмене мнениями. Понимая, что в конце концов это может заметить и Оруджев, он решил упредить события и написал Сабиту Атаевичу записку.
Сабит Атаевич ее прочитал и встал со своего места.
— Товарищи, я вот что вам должен сообщить, — торжественно начал он. — Мы здесь решаем вопросы обеспечения страны газом. Это очень важный государственный вопрос. Но есть и другой не менее важный вопрос. Наши спортсмены сейчас играют в хоккей, борьба идет отчаянная, и до конца матча остается еще десять минут. Я хорошо знаю, что в этом зале находится много болеющих за советский хоккей. Поэтому есть предложение прервать наше важное совещание и послушать, как наши спортсмены обыграют канадцев в этом ответственном матче. Принесите этот приемник сюда и поставьте на стол, пусть слушают все.
Приемник принесли, Оруджев включил его на полную мощность и поставил рядом с собой. При этом он не только слушал репортаж, но и активно реагировал на каждую фразу комментатора. После завершения репортажа, поздравив присутствующих с победой советской сборной, министр приказал убрать приемник и продолжил совещание. Существовавшая в зале в начале совещания напряженность спала, разговор вошел в нормальное деловое русло.
В министерстве Оруджева многие боялись, но по своему характеру он был чутким и отзывчивым человеком. Иван Спиридонович Никоненко вспоминал, как однажды он ехал с Оруджевым по Уренгою на машине. Трещал мороз, дул сильный ветер. Они едут и видят — на остановке стоит женщина и ждет автобуса, которого все нет. Женщина кутается в меховой воротник и переминается с ноги на ногу.
Оруджев попросил водителя остановиться.
— Не ждите, садитесь в машину, холодно ведь, — предложил он.
Женщина немного растерялась, но села.
Когда эту случайную женщину в машине министра довезли до места ее работы, Сабит Атаевич сказал:
— Нужно для доставки женщин к месту работы в зимнее время предусмотреть специальный автобус. Это не дело, когда они десятки минут мерзнут на остановках, какую после этого от них можно ждать работу.
Глава третья
ЛИЧНЫЕ КАЧЕСТВА
Газ с Уренгойского месторождения дался нелегко. Было очень много трудностей, в том числе и бытовых. Трескучие морозы, столовая из панельного алюминия, в гостинице холодно. На Уренгое Оруджеву приходилось бывать часто. Вполне понятно, что его всегда старались поселить в теплый гостиничный номер. Но гостиница была деревянной и продувалась ветрами со всех сторон.
В один из приездов Оруджева на Уренгой встречавшие его поинтересовались, почему у него такой большой фибровый чемодан, а носит он его легко. Тогда он открыл этот чемодан, в котором находилась всего лишь одна вещь — теплый махровый свитер.