— С сибирским холодом мне труднее бороться, чем с недостатками целой отрасли, — признался он. — Чтобы не замерзнуть, я иногда даже сплю в этом свитере.
Об одном из очередных приездов Сабита Атаевича на Уренгой рассказывал И. С. Никоненко, который в то время возглавлял там главное газодобывающее предприятие. В тот раз поселили Сабита Атаевича в самый теплый гостиничный номер. Весь вечер он проработал в управлении, поздно закончил совещание. Затем еще какое-то время разговаривал один на один с начальником объединения. Разошлись поздно.
Оруджев пошел отдыхать в гостиницу. А ночью, как назло, ветер поменялся, мороз опустился до -40 градусов. В номере министра стало холодно и неуютно, а гостиничные служащие постеснялись предложить ему переселиться в номер на противоположной стороне. Да и сам Сабит Атаевич из-за скромности или деликатности не захотел никого тревожить.
Утром Никоненко зашел в номер к Оруджеву, но не застал его на месте, заглянул в зал заседаний — там его тоже не было. Иван Спиридонович спускается вниз к умывальникам и видит Сабита Атаевича, который стоит там в свитере, натянув на уши тюбетейку, ухватившись обеими руками, держится за сушилку.
— Ну и заморозил ты министра! — пожурил Никоненко подошедший в это время Чирсков. Но сам Оруджев по этому поводу не сказал ни слова. И только когда все вместе зашли в столовую, он потребовал себе горячего чая. После того как он отогрелся чаем, Сабит Атаевич сказал:
— Представляешь, я первый раз в жизни слышал, как от холода дрожит душа! Ты, Никоненко, в следующий раз сделай так, чтобы тепло было. Я человек южный, морозы переношу трудно.
За завтраком как-то незаметно снова перевели разговор на производственную тему. Но когда уже собирались идти в управление, Сабит Атаевич поинтересовался:
— А там так же холодно, как в моем номере? Может быть, сибиряки нечувствительны к холоду? Вот мы с женой тоже не сходимся во вкусах. Я люблю тепло, а она — прохладу. Я хожу, закрываю окна, а она, наоборот, открывает. Я люблю во всех комнатах включить свет, а ей это не нравится. Бывают у нас такие разногласия, а так мы живем очень дружно. Думаю, и с вами мы все вопросы научимся решать правильно.
Оруджев был бесконечно предан своей отрасли даже в повседневной жизни, тогда, когда не приходилось решать какие-то служебные вопросы. Иногда это выражалось даже в забавных мелочах.
В. Г. Чирсков вспоминал, как однажды во время очередной поездки на Север во время многочасового полета в самолете он, Г. П. Богомяков, Е. Н. Алтунин и еще кто-то из пассажиров, желая скоротать время, играли в преферанс. Сабит Атаевич в карты не играл. Он сидел к игрокам спиной с книгой в руках, но как оказалось, прислушивался к их разговору. И когда кто-то несколько раз уличил Алтунина в нежелании рисковать, министр вдруг подал голос.
— Ты, Алтунин, если сел играть, то играй, как положено! — предупредил он.
Но игра продолжалась без особых перемен тактики со стороны Алтунина, что вызвало очередные упреки со стороны его партнеров. И тогда Оруджев не выдержал. Поднявшись со своего места, он напустился на осторожного игрока.
— Ты что, не понял, как нужно играть? Играй, рискуй! Если проиграешь — дам премию, но газовую промышленность не позорь перед строителями! — потребовал он. — Честь отрасли поддерживается не только ее трудовыми достижениями, но и поведением ее работников. Среди газовиков не должно быть трусов!
Сабит Атаевич Оруджев, несмотря на свой советский патриотизм и интернационализм, до конца жизни оставался верным сыном азербайджанского народа. В Правительстве СССР хорошо понимали национальный патриотизм Оруджева и нередко учитывали это при общении с ним. Оруджев иногда умело использовал это обстоятельство в своих целях. При этом он умышленно говорил с подчеркнутым азербайджанским акцентом и мог позволить себе довольно острую шутку.
Однажды на одном из заседаний Совмина, на котором присутствовал и Оруджев, разгорелся жаркий спор по вопросу необходимости выделения газовой отрасли дополнительных средств. В качестве оппонента Сабита Атаевича в этот раз выступал заместитель председателя Госплана А. М. Лалаянц — по национальности армянин.
Оруджев уже понял, что практически проиграл в этом споре, и в качестве последнего аргумента трагическим голосом произнес:
— В прошлые времена азербайджанцы резали армян, затем армяне резали азербайджанцев. А сейчас вы режете меня. Не лучше ли прекратить эту резню и дать денег на развитие газовой промышленности. Тогда всем нам будет хорошо!
Все присутствующие в зале, в том числе и Лалаянц, от неожиданности рассмеялись. Общее напряжение спало, и вопрос частично был решен в интересах Министерства газовой промышленности.
В начале своей деятельности в качестве министра Оруджев стремился почаще выступать на различных совещаниях высокого уровня, в том числе и для того, чтобы представиться членам правительства и быть узнаваемым ими. Тогда от этого зависел успех решения многих проблем отрасли и, как мудрый политик, Сабит Атаевич использовал все средства, способные помочь делу. Но из-за высокого темперамента и восточного акцента оратора иногда эти выступления вызывали у слушателей совсем неожиданную реакцию.
Так, Ю. П. Баталин вспоминает, как на одном из заседаний Совета министров Сабит Атаевич стал объяснять присутствующим, что такое газ, употребляя при этом термины типа «хаотическое движение частиц». Затем, говоря о его транспортировке, для большей образности он произнес: «Весь этот хаос (имея в виду газ) под давлением подается в трубу, сжимается и перегоняется от одной компрессорной станции к другой».
Выступавший следом за ним министр торговли свою речь начал словами: «Как уже отметил «министр хаоса»…» Это вызвало смех у всех присутствовавших, и Сабит Атаевич, нисколько не обидевшись, хохотал вместе с остальными.
Но главная цель была достигнута. Некоторое время после этого в Совете министров его называли не иначе как «министр хаоса», и все знали, о ком идет речь.
Сабит Атаевич традиционно поддерживал связи с Азербайджаном и всегда при возможности помогал землякам. Бывало, приезжают к нему в министерство земляки с просьбой посодействовать в устройстве на лечение кого-нибудь из их деревни. При этом зачастую эти посетители и больничные карты с диагнозами забывали привезти. Но Оруджев обязательно помогал, хлопотал, договаривался.
Сабит Атаевич трепетно чтил обычаи своего народа. Если в его кабинет входил старик-азербайджанец, по возрасту старше министра, в знак уважения по восточной традиции Сабит Атаевич всегда перед ним вставал, встречал у двери, провожал к месту. Коллеги министра отмечали случаи, что начальников главков Оруджев по разным причинам не принимал по несколько дней, но для аксакалов он всегда находил немного свободного времени.
Будучи начитанным человеком, хорошо знающим азербайджанскую и персидскую литературу, Сабит Атаевич умел украсить свою речь цитатами из произведений восточных писателей и поэтов, изречениями древних мудрецов так, что его всегда слушали с большим вниманием и даже с удовольствием. Любой разговор, даже на чисто производственные темы, он разбавлял воспоминаниями других случаев из его богатой событиями жизни, смягчал восточными шутками и поговорками. Сабит Атаевич любил рубаи Омара Хайяма и мог читать их по памяти в подходящее для этого время. Некоторые утверждали, что он даже вел особую книгу записей восточных мудростей, которые заучивал наизусть и использовал в повседневной жизни.
Сабит Атаевич любил восточную кухню, а также острые мясные блюда. Но не любил пышных банкетов в центральных ресторанах Москвы, предпочитая дружеские встречи в узком кругу хороших знакомых. Исключение Сабит Атаевич делал только для ресторана «Баку», где хорошо лично знал и его директора, и шеф-повара. В этом ресторане Оруджев всегда сам заказывал различные национальные блюда для всех гостей, сам первый пробовал каждое из них, рассказывал об особенностях азербайджанской кухни. Он любил долму, беляши и другие мясные блюда и умел рассказать о них так, что каждому хотелось непременно отведать это блюдо.