— Парагвай, Князь. У нас там особых друзей нет, мы торговали с их врагами. А ваших, говорят, в их армии сейчас изрядно и не в рядовых. Наверняка, если хорошо поищешь, найдутся если не прямые знакомцы, так общие, через кого выспросить можно будет. Понятно?
Князь тяжело вздохнул и швед, сочтя это положительным ответом, перевел взгляд на меня.
— Мартин, у тебя вопросы есть? Подумай хорошо…
Вообще-то я уже подумал, но раз уж Капитан просит…
— Нет. — И, поскольку Свен явно хотел более развернутого ответа, пояснил: — Если Буше будет хоть что-то знать, он мне сам все расскажет… просто сначала цену назовет.
***
Границу с Францией мы проехали рано утром. Проехали без проблем, да и с чего бы им быть? Машина — честный прокат со всеми положенными бумагами, сомневаешься, звони прямо в страсбургское бюро моего тезки Сикста, глядишь, найдется там какой клерк в неполных семь утра. Ну и, разумеется, австралийские паспорта, это вам не нансеновская бумажонка — солидные люди, без пяти минут англичане. Так что эльзасский страж границы вообще удостоил нас лишь косого взгляда из будки, а пара сонных французов хоть и учинила нечто вроде досмотра, но чисто "для галочки". Услышав же предложение взглянуть на образцы шерсти "настоящих австралийских мериносов", главный пограничник резко поскучнел и, окончательно утратив к нам интерес, махнул перчаткой своим орлам у шлагбаума.
Шлагбаум, к слову, был новый, поблескивающий росой по свежей краске, как и сам домик пограничников, с широкими стеклянными окнами и вывеской "Police de l'air et des frontières" над входом. Метрах в двухстах за ним и чуть выше по склону виднелся и старый пост. А точнее — полноценный бетонный дот, недобро щурившийся на дорогу темными полосками амбразур. Оборону от пехоты в таком держать удобно, а вот жить в мирное время — не очень. Но все равно… расслабились они тут…
Князь, наверное, думал примерно так же. С другой стороны — он с самого подъема был не в духе, то и дело находя повод к чем-нибудь да прицепиться.
— Ты зачем этот раритет взял? Ничего поновее не нашлось?
Я даже не сразу понял, о чем он говорит. Все же вождение по земле требует изрядного внимания, даже на хорошем современном автомобиле. Казалось бы — всего две педали, да и приборная панель на фоне самолетной даже смеха не заслуживает. Но самолет, по большому счету, надо просто поднять в воздух и направить вправильную сторону — остальное сделает "жужжалка Сперри". На земле такой номер даже в идеальную погоду и на хорошей дороге не пройдет…
Итак, что же я такого "взял"? Японский чемодан? Так он почти новый, лакировка в порядке, не "побит жизнью", а так, "слегка потрепан". Летные перчатки? Ах, ну да…
— Ты про "штайр"?
— Ну да.
Вообще-то пистолет вполне "сыграл" на образ — узрев среди бумаг в перчаточном ящичке угловатую железяку непривычного вида, жандарм повертел его в руках и понимающе кивнул на мое: "австрийский, память о войне". Если подумать, даже и не соврал — пистолет действительно австрийский, а что конкретно этот я не в Галлиполи затрофеил, а раздобыл значительно позже — это уже несущественные детали.
— Хороший пистолет. Мне нравится.
— С обоймой-то?
— С обоймой.
Похоже, Князь решил, что я его разыгрываю — и отвернувшись, принялся разглядывать пролетающий мимо пейзаж. Хотя и тут я был честен. "Штайр-хан", на мой вкус, один из самых лучших армейских пистолетов — надежный, мощный. И точный — запирание поворотом ствола в этом смысле все же работает лучше браунинговской схемы с понижением. Отдача, правда, получается чуть более резкая, но это уже вопрос привычки.
А что до обойм… я после одного случая очень не люблю нехватку патронов вообще и готовых к бою патронов — в частности. Например, "наган" в общем, не самый плохой револьвер, но пока его перезарядишь, тебя могут успеть убить. А когда тебя убивают парой выстрелов в упор, а потом еще и штыком докалывают, это очень неприятно. На всю следующую жизнь запоминается. Но человек, у которого во всех карманах по 2–3 магазина, может вызвать нездоровый интерес всяких там не в меру бдительных граждан, полиции… опять же, тяжелые они, место много занимают… гремят. А четыре пачки патронов к "штайру", где патроны уже в "готовом к употреблению" виде, то есть в обоймах — это просто картонные пачки. Опять же, к обычному пистолету магазин потерял и все, а "штайр" можно хоть по одному патрону дозаряжать.
Вслух я этого говорить, понятное дело, не стал. Раз уж человек не в настроении — пусть уж лучше молчит, чем цепляется ко всему подряд. Я такое готов терпеть от жены и то, не чаще одного раза в месяц, когда причина уважительная. А так — от дороги не отвлекает и хорошо. Через какой-нибудь час уже можно будет остановиться перекусить, заодно и смениться за рулем. А может и через два — день выдался облачным, солнце в глаза не светит… да и вообще все вокруг какое-то серое.
Я не уловил, когда мир за лобовым стеклом начал терять краски. Должно быть, это случилось не сразу, а постепенно, по мере того, как мы все дальше углублялись… куда? Дорога тут одна, мелкие съезды не в счет, да и указатели попадаются регулярно. Откуда же взялось это желание выкрутить руль и гнать, гнать подальше и как можно быстрее…
— Включи… радио…
Это был не голос, а так — хрип, раненые при смерти иной раз лучше говорят. Оглянувшись, я увидел, что и выглядит Их Сиятельство не сильно лучше умирающего — серый, рот распахнут, как у рыбы на прилавке, пытается ослабить узел галстука, но из-за трясущихся рук не получается…
— Кнзяь?! Сашка, да что с тобой?!
— Х-х-хр-р-ено…
Барабанный тормоз "рено" не подвел — когда я с перепугу вжал педаль до пола, машина остановилась почти сразу. Кажется, в какой-то миг даже слегка подпрыгнув кормой — но до кувырка через капот все же не дошло. Повезло… а еще повезло, что в багажнике нашлась бутылка сельтерской воды — когда я наполовину опустошил её на голову Князя, его "глаза бешеной селедки" приобрели более осмысленное выражение. Да и придушенный хрип сменился на понятные, хоть и непечатные выражения.
— Прости… накатило…
— А я уж подумал, укачало.
— Н-нет. Просто смотрел… а потом понял… это же Верден. А мы тогда у Нарочи, — Князь мотнул головой, — пошли наступать, чтобы "подсобить союзникам". Март… днем то снег, то дождь… ночью морозы. Знаешь, я тогда больше всего боялся, что не убьют, а ранят и вытащить не смогут. Сразу — оно не так страшно, а вот лежать и чувствовать, как в ледышку превращаешься. Ну, ты понимаешь.
— Понимаю…
Только теперь я осознал, куда мы заехали. Вот что значит "мыслить по-лётному", прокладывая самый прямой из возможных маршрутов. Да, мы здесь пролетали, не один раз, но с высоты все выглядит игрушечным и совсем не страшным. А на земле…
Из всех полей битв Первой мировой Верден произвёл на меня самое тягостное впечатление.
На Ипр, Сомму, Аррас, Галлиполи жизнь вернулась. Города и деревни выросли вновь, в полях зреют урожаи, а из-за заборов смотрят коровы и лают собаки. Да, кое-где следы войны еще видны, а чтобы собрать «железный урожай» надо просто наклонится в поле, но жизнь победила. Но не здесь, не в Вердене. В снесенные артобстрелами до фундамента деревушки не вернулся никто, нет смысла бросать зерно в отравленную взрывчаткой и газами почву. Здесь деревни так и остались призраками. Зато есть мрачные леса, высаженные поверх изуродованной земли. Все это сделало грань с адом исчезающие тонкой. В метре от дороги траншеи в которых можно укрываться и сейчас, петляющие среди воронок. Руины расстрелянных фортов, обрушившихся землянок и артиллерийских позиций. Проволока по земле и весь спектр жутких находок.
Здесь законсервировали смерть. Здесь ты чувствуешь как она насыщает воздух.
«Гора мертвых» останется таковой на веки.