— Передергиваете, Буше, — возразил я. — Ваши старые добрые империи рухнули вполне самостоятельно. «Под тяжестью собственных преступлений», как было принято говорить у нас в Совдепии. В России, как вы помните, революция случилась без всяких генераторов и даже их появление не очень-то помогло белым. Разве что затянуло крымскую агонию. Вот ваша страна удержалась… пока.
— Именно, Мартин! — Буше взмахнул очками. — «Пока», это ключевое слово. Тогда, в девятнадцатом и двадцатом… увы, мало кто понимает, что «чудо в Мурмелоне» сродни чуду на Марне или на Висле. Но вы-то понимаете — этот пожар не из тех, что легко затушить. Он, как торфяник, может годами тлеть и затем полыхнуть…
— Liberte, egalite, fraternite. Жорж, я не сомневаюсь, что крах капитализма и мировая революция неизбежны, — усмехнулся я. — В этом вопросе у нас расхождений не будет. Но я по-прежнему не очень понимаю, зачем французским… товарищам посылать ручные пулеметы испанским партизанам?
— Раскол на левых и правых, это лишь одна из наших язв.
Кажется, Буше прорвало и понесло. По крайней мере, я не мог придумать рациональной причины для этой то ли исповеди, то ли памфлета. Возможно, ему и впрямь просто хотелось выговориться… не излить душу, нет, а просто поделиться ощущением надвигающегося кошмара, который видит лишь он, а всем остальным — наплевать.
— Мы — молодая нация, Мартин, как ни странно это прозвучит. До Бонапарта мало кто мог назвать себя именно французом. Обыватель из Амьена скорее назвал бы себя пикардийцем, а его собрат из Дижона не на шутку бы оскорбился, сочти его кем-то кроме бургундца. Все они собрались, кто добром, кто пинками, в одно большое стадо, потому что вместе было проще спасаться от волков. Но сейчас каждый поросенок может построить себе надежный каменный дом. А раз так — зачем платить налоги какому-то далекому и непонятному "центральному правительству"? Что мы получаем взамен? Сейчас, когда энергия приходит в любой дом с неба и платить за неё все равно приходиться Лиге Наций. Пока мы держимся, но если лодку начнут раскачивать слишком уж многие… причем не только свои, но и соседи, ближние и дальние…
Жорж замолчал, тяжело дыша, словно затащил мешок угля на верхний этаж. Кажется… я начинал понимать, куда и к чему он клонит. Выглядело это… мерзко, как обычно, когда хоть каким-то краем касаешься политики.
— Великая война стоила нам слишком дорого. Погибли не просто многие — пали лучшие сыны Франции, цвет нации. Те, которые могли бы удержать остальных и повести за собой.
Голос Буше дрожал и я не стал перебивать его фразой, что многих из тех, кто смогли бы повести народ Франции, посекли пулеметными очередями вовсе не боши, а такие же французы, как и они — в августе двадцатого, у стен форта Вальерьен. Вполне возможно, что Буше там был, за одним из тех пулеметов. Или хотя бы подавал патронные кассеты.
— Нам нужно время, чтобы новое поколение истинных патриотов окрепло и встало на ноги. Хвала небесам, — Жорж воздел руки к потолку, — борцам за народное счастье, даже нашим собственным, не так уж важно, где бороться. Раз испанцы первыми взялись за серпы и молоты, давайте помогать им. Ведь даже сам товарищ Троцкий объявил с трибуны Коминтерна, — Буше зажмурился, припоминая цитату: "именно Испания сейчас является наиболее слабым звеном в капиталистической цепи, сковавшей руки мирового пролетариата!".
— Так мы получим за ваши пулеметы золото из подвалов Дворца Советов?
Мне вдруг стало ужасно смешно. Конечно, у нас бывали порой и более странные и забавные случаи, но эта история… хотя, если подумать, даже странно, что я сам не понял большую часть еще раньше. Вся эта возня имела смысл только если оружие предназначено для партизан — законному… ну, по крайней мере, сидящему в Мадриде правительству Франция могла бы подкинуть партию оружия и более простыми способами. При наличии большого участка сухопутной границы эмбарго Лиги Наций можно хоть пять раз на день объявлять, на манер ежедневного намаза.
— Вам заплатят, — пообещал Буше, — а уж происхождение денег… разве оно вас хоть сколько-нибудь волнует?