Набегавший бандит выронил нож, схватился за простреленное плечо, что-то прошипел, попятился назад… а затем развернулся и побежал следом за своими дружками. Стоявший у машины тоже испарился. Лишь несколько масляно-темных брызг на мостовой доказывали, что мне это не почудилось и я даже не промахнулся из чужого "жилетника".
— Свят-свят-свят…
По крайней мере, у Князя выброс адреналина снял изрядную часть опьянения. Он даже поднялся сам и почти не шатаясь.
— Чего они хотели?
— Нож продать, — фыркнул я, пиная упомянутый предмет носком ботинка. Ну да, местное поделие по мотивам испанской навахи, с колечком для пальца. Окажись тут Кот, он бы наверное, и мастера назвал и трех-четырех прошлых владельцев. У него подобных ножиков десятка полтора, с фронтовыми еще гравировками, "Mort aux boches" и тому подобное. Хотя эта железяка совсем убогая, скорее всего фабричная дешёвка…
— А ты их…
— Слегка продырявил.
В отличие от Их Сиятельства, я испугаться толком не успел, слишком быстро все случилось. А потом… обошлось и ладно, трупов нет… по крайней мере, тут нет. А если кто-то сумеет истечь кровью после двадцать пятого калибра… ну, бывает.
— Мартин… слушай, я тут нес всякого…
— Ne beri v golovu, Sasha! — я нарочно сказал это по-русски, хотя обычно мы даже оставаясь вдвоем, говорили на английском. — Давай, садись в машину.
Для меня вопрос в самом деле был закрыт, а точнее — даже и не вставал. Но вот Александра явно жгло чувство стыда: как же, облаял человека и тут он же от смерти спасает. Минут через пять он собрался с мыслями и снова начал извиняться, жарко и путано.
— Вы, русские, любите все усложнять, — прервал я поток его словоизлияний. — Смысл жизни, душа, высокие идеалы. Мы все хлебнули этого дерьма и сейчас мне плевать, кто ты и что думаешь про меня. Зато я точно знаю: в бою мы разделим последнюю флягу и последнюю обойму. И это единственное, что важно.
***
Полицейский чиновник страдал. Вообще мелких чинуш я не люблю особо. Именно в их тараканьей популяции вызревает большой процент клопов, упивающихся своей маленькой, но властью над простолюдином. Но конкретно этот magistratus ordinarius даже сумел вызвать некое смутное сочувствие. Сидишь себе в этом центре чулочно-носочной промышленности, новости о битвах социалистов с правыми узнаешь из парижских газет. На службе же главное — досидеть до обеда, а там бутылочка с парой коллег и остаток дня пролетает совсем незаметно. Вдруг в эту гармонию врывается какой-то сомнительного вида субъект в дешевом твидовом костюме поверх водолазки, видно, что в прекрасную Францию сбежал прямо из нью-йоркского зоосада, только что этикетки с долларами не забыл срезать — и выкладывает на стол бумажки. Очень плохие бумажки — выполнять не хочется, проигнорировать нельзя, а выработанное годами сидения попное чувство шепчет, что крайним при любом исходе сделают именно тебя.
— Я не совсем уверен, месье… — тут он сделал паузу, видимо, ожидая, что я назову свое имя и к его отсутствию в ордерах Буше можно будет хоть как-то придраться.
— Там все написано. А если у вас есть сомнения, вы же знаете, куда нужно звонить?
Сам я практически не сомневался: если чиновничек все же решиться позвонить в местное отделение Сюрте Женераль, ему либо сразу подтвердят мои полномочия, либо найдут способ связаться с Буше и по-быстрому проверить их. А еще я знал, что многочисленные французские около-полицейские структуры, доставшиеся Третьей республике в состоянии винегрета, любят взаимодействовать друг с другом, примерно как собаки с кошаками.
— Да-да, конечно…
Мысли нам пришли в голову схожие. Чиновник тоскливо посмотрел на телефон, однако браться за трубку не стал, а вместо этого стукнул по кнопке звонка на столе. И еще два раза, прежде чем в кабинет заглянул пухленький и розовощекий херувимчик из рекламы печенья, но в полицейской униформе. Очевидно, спешить здесь было не принято даже на сигналы от начальства.