Мы как раз вьезжали одну такую — дорога втянулась в улицу, стиснутую с двух стороны аккуратными деревянными заборчиками. Три десятка домов, разумеется — обязательная церквушка в центре, а если поискать, наверняка и трактир найдется. Или не найдется. Сейчас все же не времена кардинала Ришелье, когда от деревни до деревни ехали весь день, утопая в грязи.
Педаль в пол — и другая жизнь, сверкая никелем и хромом, с легким треском уже промчалась мимо деревенских, оставив шлейф из пыли и запаха грозы. Вскоре пыль осядет и они забудут промчавшийся кусочек большого, чужого и непонятного мира, случайное природное явление — с утра был дождь, днем промчалась машина. Сейчас вот солнце красиво сияет сквозь облака, как на старинном гобелене раскидав толстые, отчетливо видимые лучи…
Интересно, сколько бы я выдержал такой жизни? Без перелетов, новых мест, новых людей — правда, то и дело норовящих тебя обмануть или даже убить, — без неба… вряд ли долго. Я привык жить без дома, который мог бы назвать своим. "Добрая Тетя" это не дом, хотя в чем-то она нечто большее…
Возможно, наш князюшка в чем-то и прав со своей пьяной философией и мы все мечемся между землей и небом как раз потому, что место среди живых найти не можем. А все потому…
Тут я увидел на выезде из деревушки домик с характерной вывеской и философию сразу вытеснили куда более обыденные мысли.
— Ты как насчет поесть?
— Наверное, да… — неуверенно сказала девушка. — В участке на обед была отвратная каша, одни жуткие слизкие комки, от одного вида тошнить начинало. Вчера надзиратель пожалел… дал багет с ветчиной, я его сточила за минуту и еще голодная осталась. Но сейчас почему-то аппетит пропал.
— Это бывает из-за нервов, — я выкурил руль, съезжая с дороги. — Как начнешь есть, все вернется.
Вообще в первой половине дня был шанс постучаться в запертую дверь — местные обычно в такие заведения сползаются даже не на обед, а ближе к вечеру. Но в этот раз нам повезло. Усатый толстячок, чье фамильное сходство с вывеской прослеживалось, — не смотря на так себе качество рисунка, — оказался на месте. После недолгой беседы мы дружно пришли к заключению, что "сборщик винограда" — это как раз то самое, что поможет двум голодным иностранцам не скончаться прямо на пороге. Цену, правда, добрый мсье озвучил в три раза больше, чем было нацарапано на доске у входа, но я сделал вид, что не заметил. По сравнению с парижскими ценами все равно выходила сущая мелочь. В прямом смысле слова — на два франка я получил горку меди, опустошив шкатулку с гордым названием «касса». Еще на 10 сантимовтрактирщик выставил на стол две огромные деревянные тарелки, с хлебом и сыром, кувшин молока и конечно же, кувшин сидра — чтобы бедные гости не отдали концы в ожидании своих potee champenoise. Сидр, похоже, был совсем еще молодой, «игривый, с дрожжиками», как говорят знатоки.
Как я и ожидал, после нескольких очень деликатных покусываний, в Женевьеве проснулась стая крыс, причем порядком оголодавших.
— Притормозите немного, мадмуазель, — не выдержал я, глядя, как девушка приканчивает уже третий по счету кусок. — Не надо так спешить, даже бри не успеет испортиться за несколько минут. Нам еще два горшочка в себя положить и что-то мне подсказывает, порции, — я кивнул в сторону гремевшего на кухне чем-то чугунным месье Дюбуа, — будут совсем не маленькие.
— Извини… Мартин, — Женевьева отложила в сторону хлеб и взялась за кружку с молоком. — Я кажется… немного забылась. Здесь все так уютно… по-домашнему.
Занятно… лично у меня помещение никаких подобных ассоциаций не вызвало. Низкий потолок, маленькие оконца, столы из толстых досок и такие же табуреты. Некоторые чуть посветлее и поновее, но большинство могли запросто помнить молодого гасконца и его желтого мерина. Ну еще пара массивных стульев с затейливой резьбой, работы местного Брюньона. Что же у мадмуазель был за "Home, Sweet Home"…
И тут шестеренки в голове снова зацепились и прокрутились.
— Давай устроим еще один раунд обмена рассказами, пока наш обед готовиться. Ты сказала, что твой отец был юристом…
— Не отец, — мотнула головой девушка. — Отчим. Хотя… для меня и сестры он стал настоящим отцом. Когда в 20-м умерла мама… от "испанки"… они жили вместе чуть больше года. Он спокойно мог отказаться от чужих детей, сдать в приют, найти другую. А он остался с нами… растил… любил… и мы любили его.