— Примерно, — отложив затвор "виккерса" к остальным частям несчастной пулеметной тушки, я взял одну из винтовок, — посмотри… тут же без всяких инструментов, просто глазами видно, что мушка сбита!
— А, это "маузер" старого Хосе, — понимающе кивнула Тереса. — Он и сам говорит, что винтовка бьет левее… зато всегда в одно и то же место. Так что лучше не трогай… и вообще посмотри сюда!
Я послушно повернул голову, уткнулся лицом в нечто большое и мягкое… а затем плавно завалился на спину.
— М-м-м?!
— Нет, это… пистолет. Извини, у меня… рефлекс…
— М-м-м… — "покет хармлесс" улетел в сторону, а женская рука скользнула ниже… — а с этим рефлексом у тебя тоже все в порядке!
В первый раз все получилось совсем быстро, я и не представлял, что настолько изголодалсяпо женщине. А вот Тереса — представляла и едва мы переползли в глубину пещеры, где валялись овечьи шкуры, как все повторилось еще раз, только уже не в такой бешеной спешке.
Ну а потом — сильно потом — мы просто лежали рядом, остывая. И суп, конечно же, давно был холодный, только есть мне не хотелось. Вообще ничего почти не хотелось, просто лежать и чувствовать рядом женщину, которая на один короткий миг стала твоей… стала одним целым с тобой. И не важно, что с вами было раньше, что будет потом. В жизни по настоящему имеют ценность только лишь вот эти мгновения. А все остальное — просто их ожидание.
— Малыш…
— Эй, не называй меня так. Это ты сейчас рвался к сиськам, словно голодный младенец.
— У тебя прекрасная грудь. Нет, груди, обе. Особенно левая, с родинкой. И потом, тебе самой разве не понравилось?
— Понравилось, конечно. Мне вообще нравится заниматься любовью, разве ты не заметил?! Жаль, мало времени уже на это осталось.
— Не говори так, — попросил я.
— Почему? — вскинулась Тереса. — А… нет, я не жду смерти, не бойся. Мы же коммунисты, нам не пристало верить в эти гадания, предчувствия и прочую бабкину чушь. Просто я знаю, что недолго мне осталось гулять красоткой. Я и так по меркам нашей деревни старая дева, мои ровесницы уже подарили мужьям с полдюжины ребятишек. Вот рожу и эта "прекрасная грудь" — передразнила она меня, — превратиться в собачьи уши. Знаешь, есть такие смешные собаки…
— Спаниели.
— Да, точно. Только я все равно хочу ребенка, хотя бы одного, а лучше двух или трех. Раньше боялась… в Мексике у нас в отряде одна девушка умерла при родах… нас тогда загнали в джунгли, даже деревушки рядом не было… у нас пара человек умели принимать телят, жеребят, но что-то пошло не так. Здесь проще, надо просто сказать в комитет и тебя заберут в Россию или Баварию. Я знаю одну женщину, которая так сделала и потом вернулась воевать.
— А ребенок?
— Оставила, понятное дело, — с легким недоумением ответила Тереса, — не тащить же младенца на войну. Там все продуманно, есть специальные ясли, потом интернат. Мы и детей постарше туда переправляли, у которых родители погибли.
— Да, продуманная система, — кивнул я.
И наверняка эффективная. Интересно, когда её запустили, в конце двадцатых? Еще лет десять и из этих коминтерновских инкубаторов или как их там, вылупиться новое поколение борцов за мировую революцию.
— Мартин… а у тебя есть дети?
— Не знаю. Может и есть…
— Типичный ответ мужчины, — фыркнула Тереса, впрочем, не делая попытки отстраниться, а наоборот, прижимаясь еще сильнее. — Сунул, вынул и убежал. Ну, скажи, что ты не такой, Мартин…
— Я не такой.
— Врешь!
— Конечно, вру. Это сейчас я не такой. А раньше все как ты сказала: сунул, вынул и побежал дальше разжигать мировую революцию.
— Ой, дура-ак, — протянула женщина и, повернувшись на бок, начала гладить меня по плечу кончиками пальцев. — Хороший… вкусно пахнешь… но такой дурак.
— Хм, а я был уверен, что просто воняю потом на всю округу.
— Говорю же — "дурак". До настоящей вони, такой, чтобы до слез прошибало, тебе недели три еще потеть с утра до ночи, не мыться и одежду сутками не менять. Уж поверь… меня когда прислали, здешних героев можно было найти просто по запаху.
— Я знаю, как это бывает.
Так было, когда я впервые попал на фронт. Нас поначалу оставили во второй линии, километрах в пятнадцати от передовой. А вечером на третий день была смена в передовых траншеях. Тогда я впервые почувствовал этот запах — человека, который две недели жил, не снимая шинели, в заполненных водой земляных ямах, среди крыс и мертвецов. Причем они-то сами ничего этого не чувствовали, нос адаптируется еще быстрее, чем сам человек. Думаю, те, кто провел в окопах месяца полтора, уже должны были выработать у себя нечувствительность к боевым газам. Ну разве что кто-то чихнет и скажет "о, посвежело!"