— Ты закончил уже? — Тереса не стала заходить внутрь кабины, с любопытством глядя снаружи на разложенный по брезенту арсенал.
— Почти. Не возражаешь, я твой револьвер пока Князю оставлю?
— Ему так нужен большой и длинный ствол, чтобы к своей девушке подкатывать? — усмехнулась Тереса. — Дай, если надо. И… ты не передумал идти в лес? Там уже темно… эй, ты что, у тебя же руки гряз…
— Достаточно убедительно? — спросил я полминуты спустя, когда мы оторвались друг от друга.
— Более чем. Теперь вижу, что на тебя эта возня с железками в самом деле действует успокаивающе… или возбуждающе?
— Скорее второе, — подумав, решил я. — После как ты сказала? "этой возни с железками", заняться возней с живой теплой и любимой женщиной хочется особенно сильно.
Чистая правда, только вот сложности ночного леса… даже просто передвижения по нему, не говоря уже обо всем остальном, я серьезно недооценил. Должно быть, те бульварные писаки, у которых через страницу влюбленные парочки то и дело "удаляются в кусты", сами никогда этого не пробовали делать. Или давно забыли подробности приключений юных лет. В общем, мысль о горизонтальных вариантах мы отмели сразу, не сговариваясь. И так смешно получилось уже после "порыва страсти" хлопать себя по карманам и чиркать зажигалкой, осматриваясь, не осталось ли чего лишнего болтаться на ветках.
— Для следующего раза хочу кровать! — словно услышав мои мысли, заявила Тереса. — Огромную роскошную кровать с перинами, подушками, шелковой простыней и этим, который сверху нависает…
— Балдахин.
— Во-во. Сейчас хочу, а не после победы мировой революции.
— Думаешь, когда революция победит, нам уже кровать будет без надобности? — пошутил я.
— Думаю, прежде чем революция победит, из этих кроватей баррикады понаделают или просто на растопку пустят, — серьезно сказала Тереса. — Разве что для музеев парочку оставят.
Я не стал ей говорить, что предметы роскоши порой демонстрируют удивительную выживаемость в сложных жизненных обстоятельствах. И как много товарищей, дорвавшись до той самой презренной роскоши, вовсе не отвергает её блага с истинно пролетарским презрением. В любом случае, мысль про большую кровать мне самому очень понравилась. Завалиться туда дня на три… и отоспаться для начала.
У костра нас встретили понимающими смешками, хотя у Их Сиятельства, как мне показалось, во взгляде еще и зависть промелькнула. Ну да, он-то, наверное, тоже не прочь был бы перевести отношения с мадмуазель Вервиль в… плоскость, уж какую получится. Но вот сама Женевьева… впрочем, черт его знает, до какой стадии у них там дошло.
Сев, я осторожно взял горячую консервную банку — уругвайский Fray Bentos, почти наверняка из запасов какого-нибудь интендантства в Великую Войну. Этих консервов тогда запасли столько, что жрать и распродавать будут еще лет пятнадцать. Впрочем, грех жаловаться. мясо-то вкусное. Глаза закрыл, а запах нос щекочет и тепло растекается от ладоней по телу. Мышцы только вот ныли… все-таки на «Доброй тете» с длительными нагрузками было как-то не очень. А последние дни пришлось изрядно походить по земле. И еще придется, потому что взлетать еще раз на «савойе» я лично не рискну. Во-первых, генератор может в любой момент накрыться, а во-вторых, дальше к побережью местность более обжитая, там уже так ловко не спрячешься без помощи от местных.
И тут сквозь шум леса и тихий разговор прорвался короткий металлический лязг. Звук взводимого затвора на «фольмере», я уже успел его узнать и запомнить.
— Какого дьявола, Лопес?
— Мне очень жаль, товарищ Гарза.
Даже в неровном свете от костра было видно, как на лбу червнявого поблёскивают крупные капли пота. Нервничал он здорово и дырчатый кожух «фольмера» все время дергался, наводясь то на меня, то на Тересу, то на Князя.
— Мне вправду очень жаль.
И тут громыхнул выстрел.
[1] мое бородатое чудо