И тогда накатили воспоминания.
Годом раньше мы познакомились в Соединенных Штатах. Мне уже перевалило за тридцать, Чинта была на десять лет старше. Недавно я получил работу в библиотеке Средне-Западного университета, по окончании которого защитил ученую степень (разумеется, я подавал заявления на всевозможные преподавательские должности, но безуспешно – похоже, Америка не особо нуждалась в специалистах по бенгальскому фольклору раннего нового времени).
Уже тогда Чинта по всем статьям была видной личностью. Эффектная умница, она считалась уважаемым историком, который опубликовал авторитетное исследование о Венецианской инквизиции. Однако известность ей принес не только научный труд, своей славой (возможно, скандальной) она была обязана личной трагедии, которую пережила в софитах публичного внимания.
В двадцать пять лет Чинта закрутила роман с редактором крупной итальянской газеты, мужчиной гораздо старше ее. Он бросил жену, Чинта родила ему дочь. Они были безоговорочно счастливы, Чинта работала над своей первой книгой и растила малышку Лючию.
Книга вышла в свет, когда девочке исполнилось двенадцать; вскоре Чинту пригласили на конференцию в Зальцбурге. Они с мужем решили превратить поездку в семейный отдых, первой улетела Чинта, через пару дней на машине за ней последовали муж, поклонник скоростных автомобилей, и дочка. При переезде через Доломитовые Альпы у машины отказали тормоза, и “мазерати” рухнул с крутого горного склона.
Уже того, что несчастье произошло со знаменитым журналистом, хватило бы, чтоб всколыхнуть итальянскую публику. Но неясные обстоятельства породили подозрение в злодействе, и история вышла на первые полосы всех мировых газет.
Незадолго до этого муж Чинты выпустил серию разоблачительных статей о мафии. После его гибели возникли слухи, что он стал жертвой заказного убийства. В результате дело обсуждалось в итальянском парламенте, было назначено расследование. Волей-неволей Чинта очутилась в водовороте нежеланной шумихи и в конце концов была вынуждена, взяв академический отпуск, бежать от папарацци в Америку.
Я и мои библиотечные коллеги следили за этой историей, разворачивающейся на страницах желтой прессы. О точном месте убежища Чинты мало кто знал, а потому нас ошеломило известие, что она обитает неподалеку и обратилась к директору библиотеки с просьбой о разрешении пользоваться отделом редких книг (в котором имелось солидное собрание исторических документов, переданное в дар итальянским ученым, еще довоенным иммигрантом).
Разрешение выдали тотчас, и в день первого появления Чинты в библиотеке вряд ли нашелся бы хоть один сотрудник, который под надуманным предлогом не заглянул в отдел редких книг, дабы узреть знаменитость, восседавшую за массивным пюпитром. И надо сказать, окутанная неуловимой грустью женщина в траурном, но элегантном наряде стоила того, чтоб на нее посмотреть.
В библиотеке отношение к отделу редких книг и особых собраний было почти таким же, как в больнице – к моргу (обстоятельство, что там и там надлежало работать в перчатках, давало пищу изрядному числу тяжеловесных острот). В читальном зале царила могильная тишина, которую от случая к случаю нарушал какой-нибудь лохматый аспирант. Выдача тяжеленных книг и папок с документами считалась самой незавидной работой, и потому, естественно, ее доверили мне, новичку.
Вот так вышло, что во время двухнедельного пребывания Чинты в библиотеке я был носильщиком, доставлявшим затребованные ею материалы, и исполнял сию роль охотно ради удовольствия слышать, как сочным прокуренным голосом она произносит Grazie mille[14]. Она была весьма проста в общении и через день-другой уже звала меня Дино (на итальянский манер), но в читальном зале мы почти не разговаривали. Сблизило нас то, что мы оба были курильщиками.
Весна выдалась очень зябкой, и мы курили, нахохлившись в искусственном гроте возле главного входа библиотеки. Однажды мы были там одни, и я, пытаясь поддержать светскую беседу, спросил Чинту, не трудно ли ей свыкнуться со здешним суровым климатом.
– Нет, ничуть, – решительно сказала она, выдохнув дым. – Знаете, ведь я наполовину местная – моя мать родом из Лексингтона.
– Штат Кентукки? – уточнил я.
– Да, – улыбнувшись, кивнула Чинта. – Моя мама по имени Алиса – уроженка Лексингтона.
Матушка ее, рассказала Чинта, происходила из семьи винокуров, тех самых, что изготовляли, как выяснилось, мой любимый бурбон. В юности она мечтала объездить Европу, особенно ее тянуло в Италию. Разразившаяся Вторая мировая война заставила повременить с мечтой, но позже Алиса ее осуществила и влюбилась в Венецию.