И что-то в них привлекло мое внимание. Я нажал кнопку паузы, затем еще несколько раз прослушал этот кусок.
Сперва строчки показались бессмысленными, но потом, вслушавшись, я вдруг понял, что их размер и ритм соответствуют одному особенному жанру народных сказаний, одарившему ценными историческими открытиями. Интересно, что лодочник произнес эти строки в ответ на вопрос Нилимы о времени постройки святилища. Не пытался ли он обозначить дату или эпоху?
Общеизвестно, что подобные сказания зачастую умышленно загадочны. Хотя в данном случае первая строчка не столь уж таинственна – она, видимо, подразумевает, что святилище было построено еще до основания Калькутты в 1690 году.
А что насчет второй, более загадочной строки?
Слова “порт великий” явно отсылали к предшественнику Калькутты, главному урбанистическому центру Бенгалии. Никакого сомнения, что речь о Дакке, нынешней столице Бангладеш.
Однако титул “столица мира” не вписывался в контекст, я не знал случаев, когда словосочетание нагар-э-джахан на персидском или урду применялось бы к Дакке. Как же оно сюда пробралось?
И тут меня осенило, что и во второй строчке, возможно, зашифрована дата.
Так вышло, что корни моей семьи уходят в ту часть бенгальской дельты, которая сейчас именуется Бангладеш; после расчленения субконтинента предки мои перебрались в Индию, но прежде долго жили в Дакке. Я силился вспомнить рассказы о своих пращурах, как вдруг у меня промелькнула одна мысль. Я открыл ноутбук и сделал запрос в поисковой строке.
Через пару секунд был дан ответ.
Вот какой: Дакка считалась столицей Бенгалии, входившей в состав империи Великих Моголов. Во времена правления четвертого падишаха Джахангира (Покорителя мира) столица была переименована в его честь и называлась Джахангир-нагар.
Так, возможно, нагар-э-джахан – это игра слов, зашифрованная отсылка к Дакке семнадцатого столетия?
Если так, то, выходит, святилище было построено в период между 1605-м, годом восшествия на престол падишаха Джахангира, и 1690-м, датой основания британцами Калькутты.
После сего вывода и все другое вроде как встало на свои места. Скажем, явное влияние фарси, заметное в двустишии, объяснялось тем, что в семнадцатом веке бенгальский язык впитал много слов и выражений из персидского, арабского, а также португальского и голландского языков.
Дата постройки между 1605-м и 1690-м подкреплялась еще одной деталью из рассказа Нилимы: святилище напомнило ей храмы Бишнупура. А именно в то время в Бенгалии процветал архитектурный стиль, удачно повенчавший исламские и индуистские мотивы.
Заманчиво выглядела и неоднократно повторяющаяся тема бандука – слова, заимствованного бангла из персидского и арабского языков. Ну да, ведь моголы были знаменитой “пороховой империей”. Подобно своим современникам, турецким оттоманам и иранским сефевидам, они удерживали власть силой оружия. Вполне возможно, что святилище Оружейного Купца – этакое народное увековеченье той поры.
Гипотеза казалась любопытной, однако не настолько, чтобы ради нее совершить хлопотную и рискованную поездку в Сундарбан.
Решив с этим, я обратил мысли к своей иной, бруклинской ипостаси и потому отнюдь не случайно надумал проверить, не разрядился ли мой американский мобильник. В Индии я всегда пользовался местной сим-картой и другим аппаратом, а тот телефон лодырничал, лежа на письменном столе.
Включив его, я увидел, что батарея и впрямь почти разрядилась. Порывшись в ящиках, я отыскал зарядное устройство и подсоединил его к розетке. Затем пролистал приложения и обнаружил, что за все время моей отлучки ни одна живая душа (роботы не в счет) мне не звонила и не писала.
Размышляя над этим, я переполнялся неизбежной в таких случаях обидой, но тут вдруг телефон озарился, точно раздумавший умирать уголек, и через мгновенье заголосил, да так пронзительно, что бездомная кошка, оравшая за окном, бросилась наутек.
Я же вздрогнул и замер, уставившись на экран. Телефон трезвонил, а изумление мое нарастало, ибо вызов исходил с итальянского номера, от моей давней подруги или, скорее, наставницы, профессора Джачинты Скьявон. Я вспомнил, что год назад Чинта, как называли ее друзья, захворала. От нее уже давно не было вестей, и я боялся, что ей стало хуже.
Однако звучный голос ее был, как всегда, бодр и весел:
– Caro! Come stai?[4]
– Прекрасно, Чинта, – сказал я удивленно. – Как ты? Как здоровье?
– Отменное, tutto a posto[5].