Тем временем блондинка, уносившая в маленькой сумочке десять тысяч долларов в безликом конверте, остановила такси и, устроившись на переднем сиденье рядом с водителем, сказала лишь одно слово:
– Поехали.
Водитель, привыкший ко всяким причудам пассажиров, пока не стал спрашивать, куда ехать – ведь из Коломенского вела лишь одна дорога. Он понимал, что на перекрестке получит указание, куда ехать дальше, и даже включил музыку, чтобы угодить пассажирке.
Блондинка поморщилась:
– Слушай, можно сделать потише эту ерунду?
– Можно. А что, не любите музыку?
– Такую не люблю, – жестко ответила блондинка.
Водителю нравились такие женщины, немного нервные и самостоятельные. Чувствовалось, что она сама зарабатывает себе на жизнь и зарабатывает неплохо.
Однако, как понял водитель такси, не древнейшей профессией. Вполне возможно, переводчица, которая работает с приезжающими иностранцами, возит их по Москве, по Подмосковью, показывая достопримечательности… Он заметил на поясе пассажирки коробочку пейджера.
Водителю захотелось разговорить женщину, хотя он уже понял: эта не про него, она его в упор не видит.
Впереди показался перекресток.
– Направо, – сказала пассажирка, даже не глянув на водителя.
– Хорошо.
Тот послушно включил поворот, ожидая, что она назовет адрес. Но женщина вела себя как-то странно, адреса все не называла, лишь говорила, где нужно сворачивать.
«Наверное, сама машину водит, – подумал таксист, – обычно женщины поздно говорят, где свернуть надо, а эта заранее предупреждает».
– Вы машину имеете? Угадал?
– А что-нибудь приличное из музыки у тебя есть? – вопросом на вопрос ответила пассажирка.
– А вам какая нравится? – водитель правой рукой открыл ящичек, качнувшись в сторону так, чтобы коснуться плечом женщины.
Перед ней открылись три стопки кассет с записями.
Она несколько брезгливо, двумя пальцами брала коробочки, читала надписи и, поморщившись, откладывала в сторону.
– Лучше уж радио слушать.
На Таганке блондинка распорядилась свернуть налево и сказала:
– К Парку Культуры.
Пока ехали по Садовому кольцу, она не проронила больше ни слова и только возле входа в парк произнесла:
– Стоп.
Щелкнув замком сумочки пассажирка расплатилась, ни поблагодарить, ни попрощаться даже не подумала и покинула машину, оставив в салоне тонкий запах дорогой туалетной воды. Таксист проводил женщину взглядом. Она шла легким, пружинистым шагом, как ходят люди, привыкшие, что на них смотрят.
«Спортивная баба», – подумал таксист, пряча деньги в черную кожаную сумку на поясе.
Когда же поднял голову, чтобы еще раз посмотреть ей вслед, блондинка уже растворилась среди немногочисленных прохожих.
«Как сквозь землю провалилась, – подумал таксист и вздохнул, вспомнив свою толстую, обрюзгшую жену, вечно ноющую, что ей не хватает денег, завидующую всем поголовно, даже соседям по лестничной площадке, жившим еще беднее, чем они сами. – Эх, день не заладился, ни одной толковой ходки!» Таксист с тоской посмотрел на длинную очередь моторов, выстроившихся на стоянке: становиться в хвост ему не хотелось. Но как это часто бывает, рано он грешил на неудачный день. В боковое стекло постучали. Двое хорошо одетых подвыпивших мужчин влезли в машину и, уже устроившись, осведомились:
– Эй, шеф, в Свиблово завезешь? А там минут сорок подождешь или час, может быть, потом назад? Короче, не обидим.
– Поехали, – отозвался таксист, всем своим видом давая понять, что ему не очень-то хочется пилить через весь город в Свиблово да еще ждать там целый час.
Но в душе он ликовал. Редко когда удается день, чтобы обломился такой заказ – через всю Москву и обратно в центр, где довольно легко подхватить пассажиров.
– И что это ты радио слушаешь, шеф? На хрена нам эта политика! Музончик включи повеселее, – гоготнул один из мужиков.
– Чего-нибудь для души, – подхватил второй.
Таксист, проработавший в городе не один год, прекрасно ориентировался во вкусах пассажиров и зарядил кассету с душещипательными лагерными песнями. Хриплый баритон запел про то, как зек, получивший письмо от старушки матери, решился бежать, как его травили собаками. Кульминационным моментом этой песни была встреча зека с серым волком-одиночкой. Мужчины слушали, затаив дыхание, было видно, что эта песня пробирает их до пьяного пота в пятках.
– Душевно поет, – мечтательно произнес пассажир с красным, как свежесваренная свекла, лицом и пятерней взъерошил седые редкие волосы.
Песня напомнила ему молодость – словно бы это он сам лет двадцать тому назад бежал из лагерей по глубокому снегу, унося ноги от погони, словно бы это ему повстречался серый волк, и ему даже почудилось, что на его плечах не дорогое кашемировое пальто, а черная, стеганая, пропитанная потом телогрейка, в рукаве которой притаился самодельный нож с наборной разноцветной ручкой и широким, с загнутым острием лезвием.
– Погромче, шеф!
– Можно, – ответил таксист, поворачивая до отказа регулятор громкости.
– Хорошая музыка у тебя, душевная. А то мы ехали сюда, так у частника долбанного какие-то сплошные вопли, бренчание и крики, хрен поймешь! Какие-то «хари кришны»… И так всю дорогу. А придурок говорит, что эта музыка его успокаивает, «вегетативная» какая-то, мать его…
– Случаются такие, – хмыкнул таксист, – У нас в парке один работает, не то баптист, не то кришнаит, хрен его знает. Но знаю точно, мяса три года уже не жрет, матом не ругается. Эти, как их, мантры тибетских лам слушает.
– Да ты че, шеф, в натуре? – изумился пассажир со свекольным лицом, сидевший на переднем сиденье.
Было непонятно, к чему относятся его слова, то ли он удивляется, что можно прожить три года без мяса, то ли недоумевает, как можно выдержать день, не ругнувшись матом.
Пассажиры, не спрашивая разрешения, закурили крепкие сигареты, окончательно уничтожив тонкий аромат туалетной воды, оставшийся после молчаливой пассажирки.
А она в это время уже подходила к своему дому во Втором Казачьем переулке. Ее дом не выделялся ни архитектурой, ни даже цветом. Объясняя где она живет, блондинка, как правило, говорила:
«Это возле церкви Покрова Пресвятой Богородицы».
И этого пояснения было достаточно для того, чтобы найти ее дом.
Блондинку, чье имя ни разу не прозвучало в ее разговоре со странным мужчиной в Коломенском, звали Светлана Жильцова, и было ей тридцать два года, вернее, неполных тридцать два – до дня рождения оставался еще целый месяц. По дороге она купила туристическую газету; сунув ее под мышку, вошла в полутемный подъезд и поднялась на третий этаж.
У двери запустила руку в ту же сумочку, где лежали деньги, извлекла связку ключей. При этом ей пришлось придержать в пальцах баллончик со слезоточивым газом, который она всегда носила с собой.
Хорошо смазанные замки послушно открылись.
Пропустив хозяйку в двухкомнатную квартиру, двойная дверь бесшумно захлопнулась. В прихожей вспыхнул мягкий свет. Светлана сбросила кроссовки, не развязав шнурки, и, расстегивая на ходу куртку, прошла в большую комнату. Мебель тут была довольно старомодной – не подделка под старину. Большой буфет, инкрустированный карельской березой, пузатый комод с застекленной серединой, за стеклом виднелись фарфоровые и хрустальные статуэтки, совсем не вязавшиеся с современным обликом хозяйки квартиры.
Хозяйка, между тем, присела возле комода и выдвинула нижний ящик. Тот был почти пуст – необжит, лишь несколько газет и папок лежало на дне. Сверху поблескивала золотая медаль Спартакиады народов СССР с красной ленточкой. Щелчком Светлана оттолкнула медаль, и та, звякнув, упала за газеты. Жильцова развязала шнурки скромной папки и бросила туда конверт с десятью тысячами долларов, полученный ею в Коломенском от мужчины, говорившего с легким акцентом.