– Я еще не прошла круг.
– Да зачем тебе это, и так выглядишь, как топ-модель!
– А я хочу выглядеть лучше, – дыша носом, ответила Светлана, закинула руки за голову и сцепила пальцы.
– Ты бы так смогла? – спросила брюнетка, глядя, как Светлана, наклоняясь вперед, носом достает до колен.
– Я – так?! А куда живот деть?
– Да, нам до нее далеко, такую фигуру ни за какие деньги не купишь, ее только потом можно заработать.
– Вот и старается.
Светлана продолжала ритмично сгибаться и разгибаться. Затем поднялась, взяла скакалку и стала прыгать. Скакалка со свистом разрезала воздух, вертелась так быстро, что за ней почти невозможно было уследить. Казалось, в руках у Светланы не скакалка, а лишь ручки. Между упражнениями Жильцова не делала пауз.
После скакалки она сразу же встала на бегущую дорожку и, держась за поручни, бросилась бежать. Цифры на маленьком экране тоже побежали, показывая скорость, с которой движется дорожка, и количество калорий, сгорающих в ее организме, а также расстояние, которое она преодолела бы на местности. Эластичная майка с яркими флуоресцентными вставками, туго обтягивающая фигуру, покрылась пятнами, затем потемнела. Светлана все бежала и бежала, высоко поднимая стройные колени.
Брюнетка со своей подругой чувствовали себя неуютно, сидя на скамейке. Они тоже решили немного позаниматься, взяли в руки скакалки и принялись прыгать, тяжело подскакивая. Минуты через три обе уже едва дышали, но останавливаться не хотели – пример Светланы их вдохновлял. Но как они ни старались, сошли с дистанции раньше, хоть и начали позже. Они опять уселись на скамейку, переводя дыхание, зло поглядывая на Светлану Жильцову, которая с абсолютно бесстрастным лицом продолжала бег.
– Сколько ты так можешь бежать?
– Никогда еще от усталости не падала.
– А ты. Света, бегаешь, чтобы догонять или чтобы убегать?
– Чтобы жить, – отрезала Жильцова.
Глава 2
Рождение ребенка надолго выбивает жизнь семьи из привычного ритма. Люди забывают, что такое свободное время, лишний час становится самой большой ценностью. И кажется, уже никогда не появится у матери и отца свободной минутки посидеть, поговорить, подумать о чем-то отвлеченном, а не о пеленках, бутылочках и прочих нуждах своего чада. Но проходит время, и хлопоты, казавшиеся сперва неподъемными, превращаются в неотъемлемую часть жизни. Человек ко всему привыкает, свыкается и с новым ритмом. Одним семьям для этого требуется три года, другим два, а некоторые управляются и за год. Все зависит не только от ребенка, но и от родителей.
Глеб Сиверов в душе надеялся, что Ирина Быстрицкая после рождения сына окончательно забросит работу. Ему хотелось, чтобы жена всю себя отдавала семье. Зачем работать, если деньги, которые она зарабатывает, ничего не значат для них? Да и работа у нее, на взгляд Глеба, была не лучшей – архитектор-дизайнер, специалист по интерьерам. Богатых заказчиков, желающих обустроить свои дома, хватало, но людей со вкусом находилось немного.
Сколько нервов приходилось тратить Ирине, чтобы убедить очередного нового русского, что лепнина с позолотой – абсолютно лишнее в современном интерьере. Вот если бы тот купил квартиру не в новом доме, а в старом, где лепнина уже есть, можно было бы подумать и о восстановлении позолоты, которая вписывалась бы в архитектурную ситуацию…
Но у каждого заказчика были свои представления о красоте и престиже. Как говорится, кто платит, тот и музыку заказывает. Лишь изредка между тем, кто платил деньги за проект и его исполнительницей устанавливалось доверительное понимание. Тогда Ирина Быстрицкая просто горела желанием сделать все как можно лучше, блеснуть своими талантами, и даже деньги для нее отступали на второй план, лишь бы за результат работы не было стыдно.
Перед рождением ребенка Ирина о работе и не вспоминала. В первые месяцы после рождения сына тоже было не до того. Нов последнее время Глеб Сиверов с настороженностью относился к ее заявлениям типа:
– Тут звонил один человек, предлагал поработать над оформлением его новой квартиры.
– Кто он хоть такой? – спрашивал Сиверов.
– Не знаю даже…
– Тогда откуда у него твой телефон?
– Я его другу два года тому назад особняк оформляла, вот он и посоветовал. Представляешь, предлагал за работу две тысячи долларов!
Глеб усмехался.
– Чего ты смеешься?
– Ирина, ты сама могла бы заплатить ему эти деньги, только чтобы отвязался.
– Не я могла бы заплатить, а ты.
– Только это тебя и волнует?
– Я посмотрела бы на тебя, Глеб, если бы тебе пришлось жить за чужой счет.
Глеб понимал, что развивать эту тему дальше опасно, но он уже ничего не мог с собой поделать. Его представления о семье нельзя было назвать современными, а в Ирине было сильно развито феминистское начало.
– Ты что, Ирина, всерьез делишь деньги на те, которые пришли в нашу семью со мной и на те, которые приносишь ты? – искренне недоумевал он.
– Да, – Почему? Мы же живем вместе.
– Не притворяйся, что не понимаешь. Вместе… раздельно.., но каждый человек живет своей жизнью. А ты хочешь, чтобы я жила твоей.
– По-моему, ты заразилась феминистской болезнью, – как можно мягче сказал однажды Глеб.
Лучше было бы ему промолчать, но слово – не воробей. Ирина ничего не возразила на его реплику, лишь посмотрела зло и отвернулась. Вот тогда-то все и началось. Ровно через полчаса после того короткого разговора Быстрицкая уже сидела возле телефона и даже не повернула головы, когда заплакал ребенок.
– Чего ты ждешь? – сказала она Глебу.
– Я думал, ты хочешь сама подойти.
– У меня есть дела. Могу же я позвонить подруге, в конце концов?
– Кому, если не тайна?
– Кларе.
Сиверов ушел и занялся ребенком. Сидя в комнате, он прислушивался к разговору, который вела Быстрицкая. И сразу же понял: та говорит односложно, недомолвками, скорее всего, о деталях договорится с подругой, когда придет к ней домой.
"Ну вот, у нее уже появились секреты от меня.
С одной стороны, я, конечно, не совсем прав, не может современная женщина жить только пеленками и кастрюльками. Но с другой, это же такие хлопоты и проблемы…"
После той ссоры Быстрицкая сделалась на удивление покладистой, но каждый вечер как будто только что вспоминала:
– Извини, Глеб, но у меня встреча с подругой.
– Что на этот раз? – с деланным равнодушием спрашивал Сиверов.
– Идем в парикмахерскую.
– Ладно, святое дело.
Но вечером Быстрицкая вернулась все с той же прической, и Сиверов видел, что ножницы не прикасались к ее волосам, парикмахер не колдовал над ее головой с краской, лаком, а пахла она не дорогой парфюмерией, а кофе и сигаретами. Назавтра после обеда Быстрицкая так же невзначай сообщила, что идет с Кларой в театр.
Глеб уже не рисковал спрашивать ее, на какой спектакль, куда именно, потому что по глазам женщины видел: она бессовестно ему врет. Тоже, бином Ньютона! Идет она работать. Но это была не простая ложь, а игра. Каждый знал свою роль, знал, что другой догадывается о правде, но так обоим было проще. И в конце концов Глеб смирился с этим: ведь сам он ребенком занимался лишь тогда, когда этого хотел, да и всегда можно было нанять няню.
Работать дома Быстрицкая не рисковала, чтобы не идти на открытый конфликт. Но провести Глеба было трудно. Он постоянно видел капли туши на ее запястьях, корешки справочников, каталогов, которые торчали из сумочки. Он молчал, потому что видел: Ирина вновь приобретает уверенность в себе, потухшие в последние полгода глаза светятся прежним светом.
О существовании Клары, с которой Быстрицкая работала с полгода до того, как он с ней познакомился, Сиверов знал только понаслышке. Домой Ирина ее никогда не приводила. Правда, он видел пару фотографий, на которых подруги были сняты за столиком уличного кафе. Фотограф щелкнул женщин «Поляроидом» – два мгновения, выхваченные из жизни. Клара была хрупкая, невзрачная, абсолютно не спортивная.
Если Быстрицкой по пятибалльной шкале можно было поставить пять с плюсом, то Клара тянула, в лучшем случае, на троечку с минусом.