Комендантом концентрационного лагеря Гумбольдтштрассе, где жили еврейские девушки, был Оскар Рик. Судя по всем отзывам, он был точным подобием гестаповцев, какими их изображают в кино. Невысокий, с лицом, испещренным шрамами, он всегда расхаживал, держа в одной руке кусок резинового шланга, а в другой — длинный тонкий кожаный хлыст, которым похлестывал себя по высоким сапогам. Это описание, которое дали его жертвы, во всех частностях подтвердили и его подчиненные. Согласно показаниям надсмотрщицы Каролины Гейлен, Рик был «особенно жесток» и «бесчеловечен». Хлыстом он орудовал, как фокусник. Иногда для развлечения он заходил в барак, когда девушки раздевались, и хлестал их. Хотя большинство его заключенных были в возрасте от четырнадцати до двадцати пяти лет, среди них оказалась одна тридцатилетняя женщина, и, когда Рику доложили, что она работает медленнее остальных, он в тот же вечер запорол ее до смерти. Но особенно его отличала меткость ударов. С расстояния в два с половиной метра он умел кончиком хлыста подбросить пфенниговую монетку. Когда заключенные возвращались с завода, он высматривал среди них самую усталую и старался попасть ей кончиком хлыста прямо в зрачок прежде, чем она успела бы отвернуть голову. «Это была излюбленная забава коменданта лагеря — он бил всех хлыстом по глазам. Одна женщина не успела отдернуть голову и ослепла».
Рик был эсэсовцем, и его фамилия не фигурирует в платежных ведомостях Круппа. Его охранники тоже были эсэсовцами (хотя эсэсовкам-надзирательницам платила фирма). Однако лагерь был построен Круппом. В нем, как и во всех эсэсовских лагерях, кормила заключенных фирма — через несколько недель их рацион уже состоял лишь из обычного куска хлеба и миски «бункерного супа». И главное: условия работы определялись фирмой («в запертом помещении в броневом цехе № 4... под надзором»), как и продолжительность рабочего дня — с 6 утра до 5 часов 45 минут вечера. Хотя тяжелая работа была явно не по силам пленницам Гумбольдтштрассе, никакой другой им не поручали. Они, например, замешивали бетон и таскали кирпичи и железные листы во дворе завода. Рукавиц им не выдали, и с наступлением холодов руки девушек начали примерзать к металлу так, что с них лоскутами сходила кожа. К зиме ладони превратились в сплошную рану.
Две еврейские девушки, которым удалось спастись, представили Нюрнбергскому трибуналу письменные описания наказаний, которым их подвергали на заводе. Одна из них, Роза Кац, заявила: «Мы находились под надзором эсэсовцев —и мужчин и женщин, которые тщательно следили, не остановилась ли какая-нибудь из нас украдкой передохнуть. За это провинившуюся били железным прутом, пока у нее все тело не покрывалось синяками». Другая свидетельница, Агнеса Кенигсберг, показала: «Нас били ногами и кулаками как в лагере, так и на заводе — эсэсовцы и немцы-мастера. Избивали нас постоянно, нередко без всякой причины или при малейшем, самом незначительном предлоге...»
Конечно, в самом скором времени начались бы массовые смерти, однако среди крупповских рабочих находились и такие, кто делился с девушками своими пайками, подбодрял их, шепотом передавал сведения о поражениях немецкой армии, о которых узнавал, тайком слушая передачи союзников.
Бюлов присутствовал при избиениях заключенных, осматривал жертвы после избиений и не возражал против избиений до тех пор, пока оставалась надежда, что телесные Наказания помогут повысить производительность. Если истязания не помогали, судьба малопроизводительного раба исчерпывалась резолюцией на его карточке: «Бухенвальдский концентрационный лагерь» или просто «КЛ». Позже другие крупповские администраторы и старшие надзиратели лагерей делали вид, будто им было не известно, что означало подобное распоряжение,— они утверждали, что никогда не видели Бухенвальда и не знали, что там происходит. Заместитель Альфрида по лагерям сослаться на это не мог. Бюлов подписал один компрометирующий документ, помеченный 7 октября 1943 года. Он содержал указания о том, как следует поступать с военнопленными, чья непокорность так велика, что ни карцер, ни лишение еды не казались достаточным для них наказанием. Таких, распорядился Бюлов, следует «отправлять в гестапо». Он продолжал: «В подобных случаях гестапо всегда выносит смертные приговоры». И добавил примечание: «Прошу рассматривать эту записку как конфиденциальную, особенно в связи с упоминанием о смертной казни».