На Альфриде был деловой костюм в полоску; на столе рядом с ним лежала черная фетровая шляпа.
Глядя в зеркало, он не спеша стал ее надевать, и тут произошла еще одна словесная перепалка. На этот раз начал глава концерна:
— Я владелец этой собственности. Что вам угодно?
— Ваше имя Крупп?
— Да, я Крупп фон Болен.
— Вы арестованы.
Азраэль рассказывает, что «подполковник приказал Круппу следовать за ним. Оба они спустились по лестнице, и Крупп занял место на заднем сиденье «джипа». Слуга стоял пораженный. Я сел рядом с Круппом. Командир сел впереди...» Впоследствии Альфрид вспоминал об этом эпизоде с легкой усмешкой: «Это был удивительный момент».
Свыше ста слуг, собравшихся в парке Хюгель, были шокированы. Наблюдать, как под конвоем уводят хозяина дома, было для них таким же потрясением, как было бы для обитателей гитлеровского бункера увидеть фюрера арестованным.
Альфрид, узнав, что Азраэль фактически был гражданским лицом, заговорил с ним по-английски. Во время долгого пути до штаба, который был тогда расположен между Эссеном и Дюссельдорфом, у них, по словам корреспондента, «состоялась интересная беседа». Арестованный «настаивал на том, что не имеет к войне никакого отношения. Он всего лишь фабрикант, принимавший заказы и выполнявший их. Работа для правительства, по его словам, была даже не очень прибыльным делом, поскольку цены были твердыми».
Сегмэн, гордый своей добычей, привез Круппа прямо на командный пункт 313-го полка. Подполковник и корреспондент ринулись в здание, Сегмэн при этом кричал: «Полковник, я захватил Круппа! Хотите поговорить с ним?» Ван Биббер, небритый, сплюнул: «Видеть не хочу этого сукиного сына! Отведите его в тюремную камеру!»
Однако тюрьма для военнопленных не была предназначена для гражданских лиц, обвиняемых в военных преступлениях. Они не относились к их числу, и по крайней мере в отношении данного гражданского лица преимущественные права были у сотрудников разведки.
Альфрида первый раз допросили в тот же день в кухне какого-то пострадавшего от бомбежек рурского дома. Крупп согласился отвечать по-английски, и офицер спросил:
— Почему вы не покинули Рур?
Альфрид пожал плечами:
— Я хотел остаться там, где мои заводы, где моя родина и где мои рабочие.
— Вы нацист?
— Я немец.
— Вы член нацистской партии?
— Да, так же как большинство немцев [46].
— Какое у вас теперь жалованье?
Альфрид раздраженно возразил:
— Разве я обязан вам об этом рассказывать?
— Да,— резко ответил офицер.
Вынув серебряный портсигар, Крупп достал сигарету «Кэмел», задумчиво постучал ею, зажег (никто не предложил ему спички) и ответил:
— Четыреста тысяч марок в год[47].
— Вы все еще полагаете, что Германия выиграет войну?
Альфрид, который только недавно избавился от государственных бумаг стоимостью почти 200 миллионов рейхсмарок, недоуменно взглянул на офицера сквозь дым сигареты и ответил:
— Не знаю. Политика — не мое дело. Мое дело — производить сталь.
— Что вы намерены делать после войны?
— Я собираюсь восстановить свои заводы и заново начать производство.
Американец и Крупп испытующе посмотрели друг на друга. Офицер подумал, что Крупп имеет в виду производство оружия. Отпустив арестованного, он стал разглядывать фотоснимки не запущенных в производство новых видов оружия, найденные американцами на Гусштальфабрик: два ствола тяжелых орудия типа «Густав», аналогичных тем, что применялись под Севастополем, и: корпуса новых 177-тонных танков. Допрос не дал пока результатов, но это было только начало. Альфрид, однако, полагал, что с допросами покончено. Когда его вновь отвезли на виллу Хюгель и объявили, что он останется там в «малом доме» под «домашним арестом», он счел, что задержание продлится всего несколько дней. Это казалось ему вполне оправданным, как-никак союзники все же разгромили вермахт. И в качестве единоличного владельца гитлеровской кузницы, он, как и его отец до него, понимал, что поражение страны скажется и на его личном благополучии.
Крупп нескоро начал сознавать особенности своего положения. Но постепенно меры безопасности в «малом доме» стали строже. К нему уже не допускали корреспондентов. 21 мая под сильной охраной его вывезли из замка в тюрьму Реклингхаузен, в английскую оккупационную зону. В официальном коммюнике сообщалось, что Альфрид Крупп фон Болен унд Гальбах «интернирован английской Рейнской армией». Фактически же он находился под арестом как подозреваемый военный преступник. Союзники до 30 августа не предъявляли Густаву обвинения, и в то время военная прокуратура была в полном неведении относительно его старческой немощи, однако англичане уже тогда были убеждены, что, каков бы ни был исход дела отца, против его сына имелось достаточно улик, чтобы признать его виновным.
47
Любая цифра была бы недостоверной. Вопрос изобличал незнание спрашиваемого. Альфрид заколебался, потому что работал «не за жалованье». Как единоличному владельцу, ему принадлежала вся собственность фирмы «Крупп». К 11 апреля 1945 г. он не имел представления о ее стоимости.