Закон № 27 начали проводить в жизнь очень активно. Так, например, Флика заставили продать его главные предприятия и войти в концерн «Мерседес-Бенц». Фирма «Ферейнигте штальверке» распалась на 13 независимых компаний. Концерн «ИГ Фарбениндустри» уходил в прошлое. Вскоре предполагалось полностью декартелизовать до 90 процентов индустрии («третьей империи», и крупповские директора, впервые без помех собравшиеся на свое организационное совещание в трехкомнатном доме, были настроены пессимистически. Безнадежно унылым тоном Фриц фон Бюлов заявил: «Для нас это все равно, что своими руками снести виллу Хюгель». Один из директоров предложил продать акции фирмы. -«Никогда!» — резко возразил Крупп.
Он знал, что борьба будет затяжной и серьезной и что его позиции, несмотря на все осложнения, превосходны. Температура холодной войны твердо стояла ниже нуля, и три характерные особенности фирмы «Крупп» — исследовательская работа, высокое качество продукции и самая квалифицированная рабочая сила в мире — были жизненно необходимы для воинственно настроенной Западной Европы.
Три верховных комиссара потихоньку принялись за дело о возвращении Круппу его собственности. В сентябре 1951 года в Мелеме, штабе трех комиссаров, начались заседания, которые длились более полутора лет. Альфрид, окруженный адвокатами и помощниками, сидел напротив американского, английского и французского комиссаров. Зрелище было беспрецедентным: после величайшей в истории войны частное лицо вело переговоры о мирном договоре с тремя державами. При этом Альфрид не собирался им уступать. На первом же заседании американский юрист вручил ему перо и заранее заготовленный текст заявления:
«Я не имею намерения заниматься добычей угля и производством стали в Германии и обязуюсь не использовать те средства, которые получу от продажи предприятий или акций в соответствии с данным планом [возвращения Круппу собственности.—Ред}, в целях приобретения угледобывающих и сталелитейных предприятий в Западной Германии».
Мало сказать, что его попытка не удалась; это нельзя было даже назвать попыткой. Крупп вернул перо и бумагу. Его адвокаты, заявил он, считают, что такое обязательство было бы нарушением западногерманской конституции. (Союзники не осмелились возразить, что собственность Круппа была получена по гитлеровскому закону о наследстве, который также противоречит конституции ФРГ.) На следующем совещании в верхах Альфрид выдвинул свое контрпредложение, ограничивающее любое его обязательство перед союзниками десятью годами. Здесь, в Мелеме, как и в Нюрнберге, он утверждал, что дело это сугубо политическое, а политические вопросы, как все присутствующие могли убедиться за последний год, подвергаются быстрым изменениям. О справедливости здесь и речи не было. Макклой согласился ограничить сроки действия обязательств Круппа десятью годами. Но против этого восстали английский и французский верховные комиссары — Брайен Робертсон и Франсуа Понсэ.
Крупп не сдавался. Он держался твердо и лишь после компромиссного предложения Робера Шумана снял свое предложение о десятилетнем сроке, во время которого он не будет приобретать шахты и сталелитейные заводы. Брайен Робертсон и Франсуа Понсэ также нашли возможным пойти на определенные уступки. Затем Крупп дал понять, что он мог бы согласиться с принципом разделения его предприятий на «тяжелую промышленность» и все остальное, и снова месяц за месяцем продолжались споры относительно терминологии. Крупп настаивал на том, что определение «все предприятия металлургической и сталелитейной промышлености» слишком расплывчато. По смыслу в него входили и карбидно-вольфрамовые цехи «Видна». Они производили не так уж много стали, и он был намерен оставить их за собой. В течение длительного времени, пока лингвисты на трех языках отрабатывали терминологию, переговоры не двигались с места. В конце концов постановили, что к окончательному соглашению будет приложен перечень тех видов производства, которыми запрещается заниматься фирме «Крупп». В сущности, в этом не было необходимости: Крупп не намеревался следовать принятому решению. В частном разговоре он назвал его «формой шантажа», вынужденным актом, предпринятым, чтобы умиротворить американскую прессу. Он торговался только для того, чтобы проколоть как можно больше дыр в окончательном документе. В результате он превратил его в решето.
В течение первых двух лет заново обретенной свободы Крупп иногда исчезал на несколько недель, и никто не знал, где он находится. Участники переговоров в Мелеме с негодованием узнавали о причинах некоторых из его отлучек, но вообще это никому не казалось странным, так как за ним давно утвердилась печальная слава необщительного человека.